Месть из прошлого - Анна Барт

Та мгновенно исчезла, всхлипывая, а сердитый Маркони, не смущаясь, уютно расположился в кресле напротив меня. Я сделала вид, что ничего не заметила.

Зализанный секретарь бочком просочился в гостиную и прикатил полную тележку напитков. Маркони так же вяло кивнул, задумчиво покопался в красиво расставленных на зеркальном столике бутылках и не спеша наполнил два бокала. Потом стащил парик и расстегнул камзол.

– Поезжай в Носсу, девочка, – вдруг устало сказал он мне.

– Почему в Носсу? – опешила я.

– Потому что там найдешь то, что ищешь.

– Письмo Николая II?

– Я очень любил Марию, – невнятно заговорил старик и я не сразу догадалась, что он говорит о бабушке Мура. – Что я эти письма с собой в могилу возьму? Моим детям и внукам денег на две жизни хватит, а мне на том свете вряд ли дублоны золотые понадобятся. Эх, девочка, голыми приходим, голыми и уйдем. Мария просила меня помогать внуку…

Я невольно почувствовала сострадание к престарелому сеньору. Вот ведь поколение было! Войны, концлагеря, голод, эмиграция – о какой любви можно говорить? Оказывается, любить можно во все времена.

– Лиза, я хочу кое-что подарить тебе, на память о встрече, – вытаскивая из недр разноцветного камзола маленькую коробочку, заявил Маркони и, не слушая возражений, вложил в руку маленький медальончик в виде изящной греческой вазы-амфоры, только без ручек.

– Подарок от Лжедмитрия, – усмехнулась я, внимательно рассматривая симпатичную безделушку.

– С вами, молодыми, очень-очень сложно, – пожаловался неизвестно кому сеньор Файя.

Всего час назад на балу он шутил и смеялся, а сейчас передо мной сидел очень грустный старик с потухшим взором. Что такое могло произойти за истекшие шестьдесят минут? А может, Маркони просто устал?

Я чувствовала себя не совсем в своей тарелке от странно поменявшегося настроения хозяина и хотела быстренько распрощаться, но он как-то умоляюще попросил меня:

– Поскучай со стариком еще немножко, хорошо? – и щелкнул музыкальным пультом.

В предрассветной тишине комнаты зазвучала печальная мелодия саксофона. Через минуту-другую к нему присоединился необычный, «простуженный» голос певца. Под сумасшедше-прекрасную мелодию он даже не пел, а хрипло рассказывал историю, и, похоже, интересную, но как я ни вслушивалась, ничего не понимала, потому что в итальянском – ни в зуб ногой. Что-то о «салате» и «ди маре» с «аморе».

– Маркони, о чем он поет?

– О любви.

Ну, естественно, о чем же еще петь итальянцу, как не об «аморе» салатового цвета?

– Мы играли в случай и не знали, что за чувство возникло между нами, – вдруг начал медленно переводить Маркони, отвернувшись к широко распахнутому в ночь окну. – Мы играли в жизнь – игру нечестную и тяжелую. Мы любили друг друга, но потерялись в мире проблем… А сейчас уже поздно начинать жизнь сначала, и все, что я могу сказать тебе: между нами была любовь и ты даже не знаешь, какой силы…

Простуженный голос певца смолк, но рыдающий саксофон продолжал свою мелодию, нежную и хрупкую. Она была как морозная корочка на воде ранней весной – дотронься неосторожными пальцами и корочка превратиться в тающее на глазах крошево. Саксофон пел и страдал, и оплакивал нечто такое, что на человеческом языке и высказать-то невозможно…

Я просидела у старика до рассвета. Мы не говорили больше о дневниках, письмах и Марине Мнишек. Маркони рассказал о своем детстве, о переезде в Америку, о первой и единственной любви – бабушке Мура.

Дедушка Мура служил в немецком госпитале врачом, там познакомился с пленной итальянкой Марией, а после падения Третьего рейха в 1945 году Маркони помог им перебраться в Штаты – язык денежных купюр универсален и, к счастью, понятен чиновникам всех стран и народов.

После смерти дедушки-немца Маркони предложил Марии замужество, но она отказала ему, о чем он до сих пор, казалось, переживал.

– Времена меняются, – философски размышлял Маркони, потягивая терпкое вино, – а чувства, испытываемые людьми, остаются прежними. Мы сгораем от любви, бесимся от ненависти, нас сжигает пламя амбиций и страстей сегодня так же, как и древних египтян, суровых спартанцев или романтических этрусков тысячи лет назад. Какой странный, но чудовищно предсказуемый мир страстей человеческих, Лиза…

– Поезжай в Носсу, девочка, – опять настойчиво и грустно повторил он, по-итальянски шумно и пылко расцеловав меня на прощание в обе щеки. – Там найдешь все, что ищешь.

Небо светлело, на улице появились первые поливальные машины, когда я покинула роскошные апартаменты сеньора Файя. Спать хотелось невыносимо. Легкое вино, которое Маркони незаметно подливал мне весь вечер, туманило голову, лишило последних сил и, не вылезая из венецианского платья, я заползла под одеяло. В последнее время у меня вошло в привычку ложиться одетой и неумытой.

Спала я плохо, часто просыпалась и вновь погружалась в странные сновидения, в которых тревожно блуждала в полном одиночестве по старинным покоям и переходам какого-то монастыря. То мне чудился перестук острых каблучков Марины, то тяжелая поступь больного царя Василия, то шажки и смех маленького ребенка…

То ли живые люди, то ли невесомые призраки-незнакомцы бесследно исчезали за коваными дверями, только при попытке коснуться их рукой. Но как это часто бывает во снах, я вдруг преисполнилась чудодейственной силы и смогла пройти сквозь дверь, за которой исчез преследуемый мною человек.

Дверь с тяжелым всхлипом захлопнулась, фигура неизвестной женщины стояла ко мне спиной… Вот она начала медленно поворачиваться… Но мне расхотелось увидеть ее лицо! Панический страх охватил сердце, но ноги не слушались, намертво прилипнув к каменным плитам пола… Закрытые ставни окон заколотились, забренчали, еле выдерживая натиск ветра…

От ужаса я громко заорала и проснулась, обнаружив, что лежу на полу. Кто-то назойливо и энергично стучал кулаком в дверь. Часы показывали половину десятого. Господи, кому же неймется-то, а?

Ничего не соображая, я еле доползла к двери. На пороге стоял Мур.

Я невольно попятилась назад, запуталась в сползающем тяжелом платье и чуть не упала. Мур с грохотом захлопнул дверь, протащил меня за шкирку в комнату и грубо толкнул на кровать.

– Ты где вчера была? – грозно поинтересовался мой приятель.

– В гостях, – простонала я, потирая шею.

Точно останется синяк от железной хватки Мура.

– У стариков-миллионеров никак?

– Понимаешь, Машка просила замолвить за нее словечко, и я решила не откладывать и закончить все дела вечером. А Маркони согласился помочь, но пригласил в свой номер.

– В свой номер? Ладно, – с силой сказал Мур, глаза превратились в узкие щелки, из которых так и била волна еле сдерживаемой ярости. – Я умываю руки. Надоело тебя из дерьма вытаскивать.