Карманный линкор. "Адмирал Шеер" в Атлантике - Йохан Бреннеке

Тем временем «Шеер» продвигался на юг, в более прохладные районы. В воздухе уже чувствовалось дыхание Антарктики. Через четыре дня после ухода из «Андалусии» «Шеер» оказался на одной широте с Кейптауном. Фауна тоже изменилась. Первыми предвестниками южных штормов явились голуби и пара альбатросов — коричневый самец и более светлая самка с белыми крапинками. Вскоре уже восемь альбатросов следовали за «Шеером», преодолевающим бурные волны. Красивыми дугами птицы взмывали вверх на распростертых крыльях, которые имели в размахе 3 метра, а то и больше. Потом воздушное течение, поднимающееся от океана, уносило их вверх, откуда они вдруг бросались вниз, к воде, словно пикирующие бомбардировщики. А в метре от поверхности снова набирали высоту.

Пока матросы «Шеера» не привыкли к птицам, альбатросы не могли пожаловаться на отсутствие признательной публики, и один из них, бывалый самец и, видимо, вожак, выделывал свои молниеносные пируэты всего в метре от зрителей и, может быть, наслаждался тем, как они поспешно пригибали голову. Он проносился над кораблем, легко догоняя его, и потом быстро по косой линии нырял вниз между мачтами и трубой, почти касаясь палубы, и взлетал над «арадо», своим металлическим соперником, хотя конечно же «арадо» никогда бы не сравнился с ним в грации и изяществе. А иногда, подхваченный ветром, он мчался вдоль всего корабля и поворачивал в обратную сторону, чтобы снова проделать тот же трюк, бросаясь вперед стрелой или красиво паря, как будто он сам был штормовым ветром.

«Шеер» все дальше и дальше забирался на юг. Температура понизилась до 10–15°, и матросы, так долго привыкавшие к тропической жаре, стали мерзнуть. Вместе с постепенным снижением температуры росло количество альбатросов, сопровождающих корабль, пока наконец их не стало около пятидесяти, и при определенной доле фантазии было нетрудно вообразить, будто они несут «Шеер» на невидимых поводьях.

Затем наступил день, когда ударил мороз, и последний лоскут голубого неба скрылся за серой тучей. С утра поднялся ветер. После полудня он усилился, а к вечеру уже дул с силой урагана. В ту ночь «Шеер» пересек 40-ю широту и вошел в район штормов Южной Атлантики. Разразилась буря — «ревущие сороковые» оправдывали свое прозвище. Огромные валы обрушивались на корабль и казались живыми, словно бы доисторическими существами, которые решили уничтожить чужака. Но «Шеер» так просто не сдавался и вскоре повернул на восток, чтобы обойти мыс Доброй Надежды, находившийся вне зоны действия южноафриканских ВВС.

На широких пространствах неистово рвались вперед исполинские валы. На этих бескрайних атлантических просторах не было суши, которая могла бы утишить их свирепость, и они собирались в громадные горы зеленоватой воды и неслись вперед со скоростью железнодорожного экспресса, будто желая все сокрушить на своем пути. Один британский капитан однажды назвал их «монархами моря» и попал в самую точку. Тот, кто никогда не плавал по этим водам, не может и представить себе, каким бы ни было его воображение, и доли чудовищной ярости и мощи распоясавшихся стихий. Это явление того же рода, что землетрясения и вулканы, и оно с не меньшей убедительностью даст человеку понять, сколь он поистине слаб и ничтожен перед силами природы.

Нигде человек не сознает конечность и быстротечность своей жизни так отчетливо, как в море, где моряк слышит движение воды у борта корабля, иногда тихое и почти печальное, а иногда, как здесь, ревущее и грохочущее, как будто от избытка силы. Такое впечатление, что ты внутри органа, по которому бешено колотят черти. На палубе и мостике воздух пронизывают колючие соленые брызги, рваные края бесчисленных валов поднимаются над кораблем и обрушиваются на палубу и надстройки, окатывая нижние палубы пенящейся, клокочущей, бурлящей водой, и чудится, что палубу люто хлещут гигантские плети шторма.

Спустилась ночь, темная ночь, и на «Шеер» надвигались низкие тучи, но вода светилась зеленым фосфоресцирующим светом. Бурю, которую неустанно преодолевал корабль, команда переживала уже вполне терпимо, поскольку к тому времени весь экипаж, включая новобранцев, успел привыкнуть к морской качке, и тошнота, от которой зеленели их лица, уже больше не осложняла их жизнь и не мешала принимать верные решения.

Капитан твердо стоял на мостике, широко расставив ноги и раскачиваясь, как метроном, в такт движениям своего корабля. Рулевой у кнопочного механизма управления не менее крепко держался на ногах. Оба они стояли будто на пружинах, амортизировавших каждый рывок корабля, даже самый внезапный и резкий. Рулевой управлял этим мощным кораблем увереннее, чем всадник лошадью. Стоило только чуть нажать на кнопку, и 13 000 тонн стали подчинялись его приказу.

Чувствуя себя цирковым акробатом, к штурманской рубке с вечерним кофе пробирался матрос. В камбузе еще продолжалась работа, и старший кок «Шеера» с половником в руке координировал и контролировал действия восьми помощников, заканчивая последние приготовления к ужину.

— Молодцы! — ободряюще кричал он, перекрывая завывания ветра. — Пока вас не вытряхнет из штанов, работайте. Ужин должен стоять на столе в обычное время, как будто нет никакого шторма.

Через два дня, когда «Шеер» прошел мыс Игольный и повернул на северо-восток, шторм чуть утих. Корабль снова направился к солнечному северу. Постепенно потеплело, и море стало еще красивее, так как у Индийского океана оттенок более синий, чем у Атлантики.

6 февраля Кранке вошел в офицерскую кают-компанию, чтобы, по своему обыкновению, выпить послеобеденный кофе. Там ему отсалютовал инженер-капитан Эве, у которого было о чем доложить.

— Капитан, я должен сообщить вам, что у нас на борту заяц.

Кранке в удивлении воззрился на него.

— Какой еще заяц? — осторожно спросил он, подозревая шутку.

— Точнее, курица. Голландская бентамка.

Обыскав рулевую рубку «Барневельда», абордажная команда нашла курицу. Ее посадили в картонную коробку и тайком пронесли на «Шеер» под взглядом ничего не заподозрившего первого помощника. В машинном отделении ей устроили курятник в упаковочной коробке, выложенной стружками. Сначала она отказывалась нестись, может быть, из-за того, что не понимала нового языка, или из-за вражеской пропаганды. Не то чтобы это имело насущное значение, ведь «Шеер» не испытывал нехватки в яйцах, но вскоре для машинного отделения стало делом чести, чтобы его талисман начал откладывать яйца, и один матрос придумал способ: дать ей в качестве образца одно из тысяч яиц, перевезенных с «Дюкезы», чтобы курица получила хотя бы общее представление о том, что от нее требуется. И способ себя оправдал. Вскоре рядом с образцом уже лежало новое яйцо. Маленькое яичко, даже очень маленькое, бентамское, но первое в мире яйцо, снесенное на борту «Шеера» и, безусловно, представляющее собой большую редкость, так как не многие куры несутся на просторах Индийского океана. Пока гордая курица расхаживала с самодовольным видом, громко кудахча, о важном происшествии доложили вахтенному офицеру машинного отделения, который торжественно записал в вахтенный журнал под заголовком «Особые наблюдения» следующие слова: «6 января. 15.00. К югу от Мадагаскара. Часы переведены на 15.30. Курица машинного отделения снесла яйцо».