Холод пепла - Валентен Мюссо

С первых же дней интернированные евреи страдали от голода и холода. Спали они на соломе. Порции еды были очень скудными. Порой рацион становился немного разнообразнее благодаря коллективным посылкам французского Красного Креста. Чтобы не впасть в уныние и сохранить самообладание, по вечерам узники беседовали в своих крошечных каморках. Эли Вейл, призвав на помощь свою образованность и талант оратора, рассказывал своим слушателям об истории, литературе, медицине.

Не имея никаких контактов с внешним миром, Эли Вейл так и не узнал о смерти дочери, случившейся менее чем через неделю после его прибытия в Компьен. По ночам он сжимал в руке маленький гребень Рашель так сильно, что немели пальцы. Воспоминания о дочери придавали ему силы, помогали выносить жуткие условия, царившие в этом транзитном лагере.

В январе сильно похолодало, похлебка стала совсем жидкой. Многие интернированные не могли больше выдерживать длительные переклички, на которые их заставляли выходить два раза в день в любую погоду.

В начале февраля Эли Вейл заболел. Он отморозил пальцы ног и не мог больше стоять. Его силы таяли. Несколько десятков самых старых и больных узников освободили. Эли Вейла бегло осмотрел врач, но не счел его достаточно старым и больным для того, чтобы быть освобожденным. В конце концов Эли Вейлу удалось справиться с болезнью. Однако его друзья по несчастью не были такими стойкими. За четыре месяца девяносто два узника умерли от холода, голода, паразитов и инфекций.

Освобождения, считавшиеся сначала добрым знаком и помогавшие держать удар, становились все более редкими. Тринадцатого марта последние интернированные евреи покинули Компьен. Но они не вернулись домой. Их сразу же отправили в Дранси.

Двадцать седьмого марта 1942 года Эли Вейл попал в первую группу конвоя, состоявшего из тысячи ста двенадцати человек, которых должны были отправить в концентрационный лагерь Освенцим.

Ему не суждено было вновь увидеть Францию.

В античные времена греки использовали слово tukê, не имеющее эквивалента во французском языке. Довольно часто его не совсем верно переводят как «судьба». В отличие от «рока», бывшего, по мнению древних, выражением закона, перед которым склонялся разум, tukê нашло способы нарушать этот закон по неожиданному капризу, способному возникнуть в любой момент нашей жизни. Сейчас я думаю, что обнаружение фильма Абуэло, послужившего началом всей этой истории, было проявлением tukê, вторжением в повседневную жизнь, вторжением, которое нельзя заранее рассматривать как пагубное или благоприятное.

Тем не менее мне кажется, что в тот день, сидя в мрачной, плохо освещенной гостиной дома в Арвильере, я не находил во всей этой истории ничего положительного. Поведав мне, что ребенок Рашель был моим отцом, Алиса горько разрыдалась. Разумеется, я чувствовал себя виноватым за то, что вынудил ее к таким откровениям. Однако это чувство вины не шло ни в какое сравнение с моим желанием узнать правду: Алиса была последней, кто хранил тайны моего… «деда» — теперь язык у меня с трудом поворачивался, чтобы так его называть, — единственным живым человеком, который мог бы рассказать мне о «белых пятнах» в истории моей семьи.

Я довел Алису до кухни, чтобы дать ей воды. Она показала на ящик буфета, где лежали успокоительные. Казалось, она как-то обмякла. Долгий рассказ о семейных тайнах оставил на ее лице больше следов, чем все предыдущие переживания.

Мы долго молчали, сидя друг напротив друга за столом. Маски слетели. Наша жизнь… Жалкая комедия за ширмой! Все защитные стратагемы, которые я разрабатывал на протяжении стольких лет, оказались вдруг никчемными, смешными. Жизнь, настоящая жизнь догнала меня. Мне никак не удавалось к ней приспособиться. «Абуэло не был моим дедом. Мой отец родился в лебенсборне. Его мать была еврейкой». Я мысленно повторял эту информацию, чтобы она укоренилась в моем мозгу. Как мне хотелось повторить ее вслух, четко произнося каждый слог! Глупо думать, что только чувства способны стереть ложь и предательство. Я сердился на деда. Я также сердился, несомненно несправедливо, на Алису, на которой пытался выместить свою озлобленность. Наконец Алиса успокоилась. Ее лицо немного прояснилось, как небо после бури. Мое же лицо оставалось непроницаемым.

— Есть одна вещь, которую я никак не могу понять. Как моим бабушке и деду удалось воспитать этого ребенка? Почему эта медсестра не оставила его себе, если, по твоим словам, была к нему столь сильно привязана?

Алиса отняла платок от своих покрасневших глаз.

— Мы солгали вам еще кое в чем. Твоя бабушка Констанца была бесплодной. Ты же знаешь, как Анри обожал детей. Он всегда говорил, что у его жены были очень сложные роды и что все ее другие беременности заканчивались выкидышами. Таким образом Анри пытался объяснить тот факт, что Тео был их единственным сыном. Твой дед был счастливейшим из людей, когда на свет появились вы с Анной. Вы вдохнули в этот дом новую жизнь. Николь не была замужем, она потеряла работу и не могла бы объяснить своей семье это «непорочное зачатие». С другой стороны, она знала, что Анри и Констанца не могут иметь детей. Они пришли к согласию, что твоему отцу будет лучше, если они выдадут его за своего сына.

В центре всей этой истории стояла Николь Браше. Теперь я не верил, что ее смерть могла быть простым совпадением, тем более что Николь умерла практически одновременно с моим дедом, в то время когда Элоиза вела расследование. По определенным причинам я не стал сообщать Алисе, что знал о Николь еще до того, как она рассказала мне о ней.

— А тебе известно, что стало с этой медсестрой?

— Понятия об этом не имею. Сначала она поддерживала с Анри и Констанцей близкие отношения. Как друг семьи, она наблюдала за тем, как рос ребенок. Но я не думаю, что Анри встречался с ней после смерти твоей бабушки и уж тем более после смерти твоего отца. Лично я никогда ее не видела.

— Теодор… Это настоящее имя моего отца?

— Во всяком случае, так они его нарекли. Они не хотели идти на неоправданный риск.

— Рашель выбрала другое имя?

— Не знаю. Анри ничего мне об этом не говорил, а я его не расспрашивала. Все это не имеет никакого значения.

Имя моего отца навело меня на размышления. Как большинство врачей его поколения, Абуэло был эллинистом. Разумеется, он не случайно выбрал такое имя: Теодор, «дар Божий». Еврейский ребенок, которого они спасли и который занял место того ребенка, которого они не могли иметь…

— Что произошло после пожара? У Абуэло не было проблем с немцами?

— Разумеется, немцы провели расследование, но твой дед и Николь прекрасно сыграли свои роли. В конце концов, их не могли ни в чем упрекнуть. Я даже не думаю, что Ингрид Кирхберг понесла наказание. Ведь это был не первый, да и не последний ребенок, умерший в лебенсборне.

Я вспомнил, что говорила мне Элоиза о высоком уровне смертности в лебенсборнах.

— Пожар многое уничтожил. Не думаю, что немцы старались во что бы то ни стало найти обгоревший труп ребенка. Потом они окончательно покинули Сернанкур и не пытались открыть новый лебенсборн в его окрестностях. Им хватило неприятностей, вызванных пожаром и довольно непредсказуемым функционированием этого родильного дома. Вскоре к северу от Парижа был открыт второй лебенсборн.