Корсар. Наваждение - Петр Катериничев

Выходит, есть еще один мелкоскоп, как называли его в «Левше». Покруче тех, прежних. А в руках мастера-мичуринца Волина с добрым таким псевдонимом Грибник он способен не только завалить голодную Африку ветвистой пшеницей, где каждый колос – размером с финиковую пальму, а зерно – с овцу, и по вкусу – чистая баранина! Эдакий Волин может даже сытую Европу удивить сухими супами из комариных бульонов, полностью свободными от холестерина, и – плюшками из гармонично синтезированных жабьих плавников: деликатес для тех, кто понимает толк в хорошей закуске перед шабашем. На Лысой горе, естественно!

Корсар весело рассмеялся, хотя представившаяся ему картинка была скорее похожа на офорты Альбрехта Дюрера – в довольно мрачных, грязно-зеленых тонах… Но эта картинка быстро сменилась иной: оранжево-желтой, яркой, праздничной: девушка в сари около синей-пресиней реки, и вот она снимает сари, и ее смуглое тело на охровом песке – изящно и маняще… И – вдруг появляется чаша, сработанная из черепа человека, и края ее окованы грубым и тяжким золотом, украшенным крупными неотшлифованными самоцветами: яхонтами, рубинами, сапфирами, изумрудами… И вязкая, алая жидкость струится через край чаши, падает тяжкими каплями на бордовый ковер, на бордовую, с золотым шитьем, портьеру, на бордовый закат – на древнем гобелене, где охотники разделывают кровавую тушу убитого зверя…

Искра словно прожгла, ослепила – сноп света, отраженный от массивного алого бриллианта на безымянном пальце Волина, казалось, отпечатался на сетчатке, а Корсар услышал успокаивающий голос ученого:

– Ну вот и славно, вы полностью пробудились… Ничего страшного не произошло. Вам ввели алкалоиды преимущественно растительного происхождения, правда – в причудливой и гигантской дозе, непонятно даже, как вы вообще еще живы… Но – все поправимо…

Корсар смотрел на Волина, и то, что артикуляция доктора совершенно не совпадала со словами, его совсем не удивило. Более интересным казалось, что сначала он слышал все, что думает академик, потом видел шевелящиеся губы и только потом до слуха его доходили произнесенные тем слова… Дима даже хотел прохрипеть что-то вроде «забавно-то как», – но не вышло, не получилось: не слушались его ни язык, ни гортань.

– Именно эти алкалоиды и спровоцировали бредовые идеи, голоса, видения… Так? – Движения Волина были немного гротескны, замедленны и текучи – и за каждым таким движением словно тянулся неисчезнувший след предыдущего…

И – взмах руки, и – снова сноп света ударил хлыстом по расширенным зрачкам.

– Так… Очень хорошо! А наряду с алкалоидами, – голос академика сделался высоким, немного торжествующим и несколько фиглярским, – вам ввели сильнодействующий препарат, вызывающий свертывание крови, образование тромбов и, соответственно, закупорку сначала периферийных вен и артерий, – ведь вам обещали мучительную смерть? – Голос застыл на высокой торжествующей ноте.

Корсар в знак согласия опустил ресницы.

– Ага! – Волин засмеялся молодо, торжествующе, дурашливым смехом юродивого. – А потом – закупорку одной из артерий сердца или мозга…

Кони… Кони мчались лавиной, сметая все на пути… Корсар стоял крошечной фигуркой посреди чистого поля и понимал, что сейчас…

– Подобное снадобье известно давно. Его еще называли «ядом Борджиа». Цезарь Борджиа хранил его в перстне. И подсыпал друзьям за трапезой. Враги надежнее, друзья – опаснее. У вас есть друзья?

Волин вновь взмахнул рукой, темно-рубиновый, почти черный камень на безымянном пальце, и вдруг – грани его вспыхивают в луче света нестерпимо белым, снежным, слепящим… И все падает в кромешную тьму… И из этой тьмы на Корсара несутся сонмы воинов, тускло блестя доспехами; словно ветер мимо проносятся рубящие удары клинков… Он – между ними… Пот заливает глаза, разъедает, делает веки воспаленными…

Голос Волина постепенно словно отдалялся, окружающее меркло, и перед взором Корсара – был вроде бы тот же доктор, но одетый в длинный коричневый, ниспадающий складками до самого пола хитон, в круглой шапочке и в римских сандалиях на босу ногу. Лицо академика тоже изменилось: сделалось темным от многолетнего загара, испещренным морщинами, и… больше похожим на лицо завоевателя Тамерлана, чем на лик целителя…

Волин зорко взглянул на Корсара, кивнул сам себе:

– Я вижу, что и понимание присутствует, хотя и не вполне?

Корсар напрягся, разлепил губы, приподнял веки, с опаской глядя в глаза Волину и всерьез опасаясь утонуть в их темно-фиолетовой, как предгрозовое небо, синеве…

Корсар хрипло рассмеялся. Наверное, чтобы подбодрить самого себя прежде всего, ощутить, что жив…

На самом деле ему только казалось, что он рассмеялся: просто гримаска, что могла бы означать улыбку, свела его лицо и он просто просипел едва слышимо:

– То, что один человек сделал, другой запросто поломать может… И соответственно наоборот… Мы – ломаем или строим?

– Что-то будем ломать, что-то восстанавливать, а что-то ваш мозг сделает сам, не зависимо ни от меня, ни от вас, ни от яда, проникшего в ваш организм… Понимаете?

– Это… как ежик. Да?

– Ежик? Какой ежик?

– Который забыл, как дышать, и – умер. А мозг – знает и помнит об этом всегда. Даже если его накрыло взрывной волной стодвадцатидвухмиллиметрового снаряда… Вы знаете, что бывает при этом? Лучше вам не знать…

Корсар замолчал, закрыл глаза, облизал ссохшиеся губы… Потом спросил тихо:

– И что мне…

– Ждать? Как всем нам: одно из двух. Но раз вы спрашиваете, значит… пациент скорее жив, чем мертв!

– А вам хотелось бы иначе… Грибник? Или – вам все равно? Лишь бы эксперимент состоялся?

– Помилуйте, Корсар! Для эксперимента вы слишком…

– Примитивен?

– Предсказуем.

Корсар поморщился:

– Хоть вы и академик, Волин, а склонны говорить людям… гадости.

– Бывает хуже.

– Да?

– Когда ни самим людям ничего не говорят, ни – про них. Словно их нет. И – не было никогда.

– Слова это все…

– Слово – это тоже дело…

И снова искра брызнула с алмазного перстня, и Корсар теперь увидел огромный мраморный зал Смольного института и пары – девиц в белоснежных платьях и молодых людей в форме, а если и в смокингах, то с несомненной военной выправкой… И все пространство заливал свет из верхних пилонов залы… А потом…

…Кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков. Кавалергардский полк несся в атаку, и вот уже прибранная немецкая деревенька была взята русскими.

– Это было утром в августе 1914 года, через несколько дней после начала Великой войны, Великой Отечественной, как ее тогда называли, – пробормотал Корсар, не открывая глаз. – Части лейб-гвардии Его Императорского Величества конного полка, вместе с кавалергардами стремительно наступающие от восточнопрусской границы России, взяли деревню Краупишкен.