Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

«Может, это звучит жалко, – пели мы, разглядывая трусы, лифчики и подвязки, – но нас притягивает. Хотя наши ладони влажны и в трусах у нас сыро, это всего лишь фетиш».

Сафический тон песни был настолько очевиден, а песня стала таким хитом, что слушатели всегда требовали повторить ее. Другой номер – песню о радостях клептомании – я исполняла в вызывающем зеленом платье с разрезом до самого бедра, фетровой шляпе с широкими ниспадающими полями и черных перчатках, поверх которых на каждом запястье красовались браслеты из фальшивых бриллиантов. Раскатистым голосом выпевая: «Мы крадем, как птицы, хотя и не бедны, ради капельки секса», я неподвижно стояла на сцене, потом намеренно медленно обходила ее, бросая равнодушные взгляды на зрителей, как будто они были той самой добычей, которую я намеревалась украсть. Публика в восторге вскакивала на ноги и обрушивала на меня шквал оваций.

Так мне впервые аплодировали стоя.

Похоже, напускное безразличие действительно вызывало обратную реакцию.

Руди наверняка знал, что я ему изменяю. Я возвращалась домой каждый вечер, но часто так поздно, что он уже спал. По утрам, когда я металась по квартире, заглатывая кофе и выбирая, во что одеться, он не спрашивал, где я была, а я сама не вызывалась откровенничать. Основания для этого были такие: пока он не уткнулся носом в мои измены, и говорить не о чем. Он сам признавал, что это такой бизнес. И все шло своим чередом. Я уходила на работу, а Руди оставался дома с нашей дочерью и своим новым увлечением: он разводил голубей на крыше и продавал их как деликатесы в соседние рестораны. Теперь Руди выполнял все домашние дела – убирал и готовил, водил Хайдеде гулять в парк и в кондитерскую за пирожными и шоколадом. Она была счастливой толстушкой. Казалось, Руди всем доволен. Но наша сексуальная жизнь почти сошла на нет. Иногда Руди брался за временные задания, не дольше нескольких недель, – работал ассистентом на съемках или руководил сценаристами, но я видела, что сердцем он не там. Он не стремился отдаться занятиям, вынуждавшим его быть вдали от дома, постоянно беспокоился о Хайдеде, хотя мы оставляли дочь с моей матерью, которая обожала ее и воспитывала в том же практическом духе, что и нас с Лизель.

Мне не на что было жаловаться. Я зарабатывала деньги, а нашей дочери нужен был родитель. Я тоже скучала по ней, когда отдавала свой долг работе, но была слишком неугомонной для настоящего материнства. Для дочери я хотела всего самого лучшего, но того же я желала и для себя, хотя мама и ворчала: «В мое время все было не так. Мужчины работали, а женщины сидели дома. У тебя же все шиворот-навыворот».

С 1926 по 1928 год я снялась в девяти картинах и сыграла в бесчисленном количестве пьес; роли были разные: значительные и не очень, драматические и комедийные. Потом мне повезло получить роль в фильме «Кафе „Электрик“». Картину снимали на студии в Вене – прекрасном городе с потрясающими видами. Главную мужскую роль исполнял Вилли Форст, звезда австрийского кино. Он оказался таким же обольстителем в жизни, как и на съемках. Вилли очень любил появляться в кафе в обществе красивых женщин. Я ответила на его предложение, потому что это обеспечивало мне дополнительные упоминания в прессе.

Фильм был вялой тягомотиной, где я играла танцовщицу, которая влюбляется в карманника в исполнении Форста. Однако моим ногам и нарядам экранное время было уделено в избытке, а наш хитроумный режиссер заставил нас с Форстом по вечерам выступать в новой постановке американского хита «Бродвей», таким образом удвоив внимание к нам. Наша связь (скорее, созданная для прессы, хотя мы с Вилли переспали несколько раз) стала темой, о которой писали во всех бульварных листках.

Я не ожидала, что Руди обратит на это внимание, пока в один прекрасный день он не появился на студии без предупреждения.

– Хватит! – заявил он, ввалившись в мою тесную гримерную, когда я готовилась к очередной сцене.

В руке Руди держал свернутую в рулон газету, которую бросил к моим ногам.

– Загляни в отдел развлечений. Он весь заполнен твоими фотографиями с Вилли Форстом! Это продолжалось достаточно долго. Ты собираешься ославить меня рогоносцем перед всеми знакомыми?

Не обращая внимания на газету, я подняла на мужа холодный взгляд. Руди стоял растрепанный, в помятом костюме, как будто бежал сюда со станции и даже не остановился перед дверью, чтобы пригладить волосы.

– Где Хайдеде? – спросила я.

– С твоей матерью, разумеется. В отличие от тебя, я забочусь о нашей дочери.

Мой голос взвился в неистовстве, как пламя.

– Ты обвиняешь меня в том, что я плохая жена или плохая мать? Потому что одно обвинение я признаю, – предупредила я, – но упаси тебя бог возвести на меня второе.

– Которое из двух? – пристально посмотрел на меня Руди. – Какое ты предпочитаешь? Они оба справедливы.

Я сжала кулаки:

– Ты отчаянный. Я терпела твою неспособность держаться за работу и растить Хайдеде, пока я плачу по нашим счетам. Но этого я сносить не стану.

– Ты терпела это только потому, что тебе так было удобно. Ты терпела это потому, что сама этого хотела. Ты любишь быть в центре внимания, даже если это ведет к тому, чтобы публично нарушить наши брачные обеты.

– Если я нарушаю свои обеты, то только потому, что ты – жалкое подобие мужа! – сорвалась я. Понимая, что впервые оскорбляю его, я, вся дрожа, потянулась к туалетному столику за сигаретой и сказала: – Ты ведешь себя глупо. Возвращайся в Берлин. Я скоро буду дома.

– Нет. Я не позволю тебе делать из меня дурака.

Руди стоял передо мной, неуклюже изображая неповиновение, что странным образом обнадеживало. По крайней мере, он не утратил гордости. И все же в тот момент меня поразило, что хотя я и оценила его порыв, но все это произошло слишком поздно. Мне было все равно.

– Ты всегда так заботился о внешних приличиях, – сказала я. – А я пока еще твоя жена. И Вилли Форст этого не изменит.

– Надеюсь, что нет. К тому же он в браке, как и ты. Или ты забыла?

– Осторожнее, Руди. Я плохо реагирую на угрозы.

– Ты прекрасно реагируешь, когда это в твоих интересах! – фыркнул он.

– Да, и если ты не перестанешь изводить меня, в моих интересах будет остаться в Вене дольше, чем я намеревалась.

Я увидела, что его охватило отчаяние. В глазах больше не было смешливых искр, они подернулись слезами. Это меня остановило, и я подумала: если он заплачет, я брошу его, хотя одно упоминание об этом звучало проклятием для меня. У нас был ребенок, обустроенная жизнь. Я не видела причин расторгать наш брак, который до сих пор был вполне удовлетворительным, из-за пустяка, не имевшего никакого значения.

– Руди, – сказала я, – все неверны друг другу, кто больше, кто меньше. Я ведь не влюбилась в него.

Он опустился на табурет и закрыл лицо руками:

– Но и меня ты тоже не любишь.

Я притихла. Лгать было неразумно. Какой в этом смысл? Он знал правду. Я его не любила. Оглядываясь назад, могу сказать, что, возможно, не любила никогда. Я была влюблена в идеальный образ, в его очаровательную беззаботность, в иллюзию надежности, которую он являл собой, а не в того человека, каким он оказался на деле. Я была сильнее его. И до сих пор не представляла насколько.