Философия красоты - Екатерина Лесина

Об Августе? Ну, фамилию я подзабыла, все-таки больше двадцати лет прошло, где ж тут упомнишь, а вот имя, имя да, редкое. Августа… это ж надо было так девчонку назвать, нет бы Машей или Таней, а то Августа. И не поймешь, как к ней ласково-то обратиться, по-моему, грубое имя, жесткое очень. А дети быстро кличку дали – Апрельшей обозвали. Смешно, правда?

Ничего смешного Кэнчээри Ивакович не увидел, должно быть оттого, что сам не единожды страдал от нелепого, непривычного русскому человеку имени. Посему девочке он только посочувствовал, правда сочувствие это оставил при себе – Алиночка не из тех женщин, которым следует перечить.

– Так пока она тихая была, ее не замечали – растет себе, учится не хуже других, вот и ладно. У нас же больше внимания двоечникам да хулиганам, а на хороших деток, пока до беды не дойдет, никто и не посмотрит. Августа всегда в компании была, Уваров, Лехин, Аронов и Тыченко. Этих паразитов я на всю жизнь запомнила, сколько они мне в свое время гадостей сделали, сколько нервов потрепали, сколько кровушки выпили – не рассказать. Как по одному, так милые вежливые, а как соберутся вместе – не знаешь, куда и спрятаться. То они в футбол в классе гоняли, так, что потом стулья чинить приходилось, а это к завхозу идти, объясняться, тот жалуется, и на педсовете разбирают, и от директора нагоняй. А еще как-то окна побили, реактивы из кабинета химии украли, директрису в туалете заперли. Швабру, представляете, в ручку всунули и застопорили двери намертво. Ох и крику же было. Еще журнал школьный украсть пробовали, оценки исправить, да только поймали их. Нет, ну они не все буйные были, Лехин заводила, а Уваров с Ароновым в стороне. К десятому классу компания развалилась. Или к девятому? Наверное, все-таки десятый. Оно и понятно, класс выпускной, экзамены на носу, тут не до шалостей. А еще у Аронова с Августой любовь приключилась. Они там с детства, почитай, вместе, дома рядом, в школу вместе, со школы вместе, дружили ну и влюбилися. Он ей цветы дарил, я сама видела, гуляли вместе по вечерам, да только тихо так, что сразу и не догадаешься – никогда не видела, чтобы они там, скажем, целовались. Не знаю почему они из этой своей любови тайну сделали, может, родители против были, может слухов пускать не хотели, время-то было такое: три раза под ручку прошлись и будьте любезны в ЗАГС, иначе обговаривать станут. А кому это надо? Никому. Ну а трагедия случилась перед самым выпускным, экзамены как раз шли. Да я и раньше заприметила: Аронов нервный такой стал, да и Августа вся заплаканная ходила. С чего они поссорились? Может, рассказал кто что про него или ее, знаете, как в молодости, с одной за ручку гуляешь да о звездах стихи рассказываешь, а с другой в подвале физиологическую потребность удовлетворяешь. Что, небось, сами таким были?

– Был. – Сознался Эгинеев, вспоминая давно ушедшее время, Ирочку из параллельного класса, нежную, трогательно-романтичную, и Верку-шалаву, которая за бутылку портвейну позволяла… проще сказать, чего она не позволяла. Странное это было состояние, когда душа стремиться ввысь, к звездам и любви, а тело настырно требует своего.

– А то я не знаю, – довольно заметила Алиночка. – Все вы такие, говорите одно, а на самом деле вам другое нужно. Только я уже взрослая, понимаю что к чему, а Августа молоденькой была, идеалисткой к тому же. Навоображала кучу глупостей, а когда выяснилось, что в любви кроме розовых соплей еще и грязь имеется, то дала ухажеру от ворот поворот. Сама прогнала, сама и страдала потом. Дети, чего с них взять. Сейчас тоже: смотришь телевизор и диву даешься, чуть что не так, сразу или с крыши, или вешаться, или таблетки глотать, хоть бы о родителях подумали, ироды. Попридумывают себе горе горькое и носятся с ним, как юродивый с пятаком. Ну скажите, зачем ей травиться-то было, а? Поругались? Так помирились бы, а она яду… Ох и разбирательство же было, милиция приезжала, директрису нашу тогда чуть не сняли за то, что не доглядела. Нам всем тоже досталось, а мне пуще прочих, класс-то за мной числился, значит, я и виновата.

Алиночка снова разнервничалась, будто заново переживая события двадцатилетней давности. Наверное, она была неплохим человеком, если все принимала так близко к сердцу, и Августу жалела искренне, хотя и считала, что та поступила неправильно.

– Алин Петровна, а выйдите на минуту. – В приоткрывшуюся дверь высунулась рыжая вихрастая голова.

– Пожалуйста, – подумав, добавил подросток. – Там Сергеич снова это… ну…

– Напился?

– Ага, – обрадовано закивал парень, – к девкам в раздевалку ломиться, а они визжат… Вы скажите, чтоб перестал, а?

– Скажу. – пообещала Алиночка, отставляя блюдце с недопитым чаем в сторону, – я ему так скажу, что до испокон веков помнить будет…

И Эгиеев сразу поверил.

Дневник одного безумца.

Вот, перечитал записи и поразился собственной непоследовательности. Хотелось сухого изложения фактов, а вместо этого вышел слезливый дамский роман. Переписывать нет времени, да и не уверен, что вторая попытка будет лучше первой. Таблетки странно на меня действуют, выталкивая из глубин памяти давно забытые факты, и запирая нужную информацию. Утром долго пытался вспомнить собственный распорядок дня, потом плюнул и позвал секретаршу. В конце концов, это ее обязанность следить за моим расписанием.

Зато помню наш с тобой последний вечер в старом доме на берегу реки. Я целый год не появлялся там – не мог себя заставить любить место, принявшее Арамиса – но дом не изменился. Тот же скрипучий пол, темная печь в углу, круги паутины на окнах… Пожалуй, единственной новой вещью была кровать. Старая, как дом, скрипучая кровать с металлическим панцирем и синими шишечками у изголовья, точно такая же стояла в деревенском доме моей тетки, ее сын еще постоянно откручивал шишечки и прятал их от матери.

Только на теткиной кровати отдыхали толстые, набитые соломой матрацы, легкие пуховые одеяла и солидные белые горы из подушек, а на этой валялось какое-то тряпье, стыдливо укрытое сверху старым покрывалом. Твоим покрывалом, красным с двумя желтыми петухами, мы в детстве использовали его для постройки шалаша. Видеть это покрывало на кровати было особенно больно, я ведь взрослый уже был, знал, для чего оно нужно.

– Зачем пришел? – Спросила ты.

– Захотел и пришел. – Я не стал садиться на кровать, ее присутствие в доме казалось святотатством, сродни ведру помоев на алтаре, я стоял на пороге и делал вид, будто зашел