Оскар Уайльд - Жак де Ланглад

Обложка пьесы «Саломея», иллюстрированной О. Бёрдслеем.

20 декабря 1891 года Уайльд вернулся домой на Тайт-стрит. Он провел в Париже два месяца, покорил Андре Жида, монакскую принцессу Алису, мадам Стросс. Уже вышли отдельными изданиями «Портрет Дориана Грея» и «Гранатовый домик». К этому времени Оскар Уайльд закончил писать «Саломею», рукопись которой отправил Пьеру Луису буквально накануне отъезда из Парижа: «Мой дорогой друг, вот драма „Саломея“. Она еще не закончена и даже не выправлена, но то, что есть, дает представление о конструкции, о мотиве и драматическом движении. Кое-где есть пробелы, но идея драмы достаточно ясна»[378].

Текст «Саломеи» стал предметом многочисленных споров, поскольку некоторые критики подвергали сомнению тот факт, что она была написана на французском языке. Подробное изучение рукописей не оставляет ни малейшего сомнения. Существуют три рукописных экземпляра, и все написаны рукой самого Уайльда по-французски. Третий экземпляр, считающийся окончательным вариантом пьесы, находится в музее Розенбаха в Филадельфии; он был приобретен на аукционе рукописей Пьера Луиса в 1926 году за четыреста восемьдесят тысяч франков Фрэнком Альтшулем для художественных книготорговцев и коллекционеров компании Розенбах и Кº. Вот как звучит описание рукописи в каталоге Матарассо по продаже рукописей Пьера Луиса: «Саломея», драма в одном акте. Мс. автогр., подп. две тетради петит ин-4°, мягкий картон, футляр. Основная рукопись Уайльда, самая значительная из всех, когда-либо выставлявшихся на публичные торги. Рукопись принадлежит целиком руке Оскара Уайльда и включает многочисленные и интересные исправления и дополнения, позволяющие проследить за ходом его работы. В рукописи можно обнаружить ряд грамматических и орфографических исправлений, сделанных другим почерком, принадлежащим, вероятно, французским друзьям автора, которые, как известно, оказали ему помощь в публикации шедевра. Исправления, сделанные пером, не были одобрены Пьером Луисом, который восстановил оригинальный текст, зачеркнув карандашом указанные исправления; в то же время есть основания предполагать, что некоторые исправления принадлежат перу самого мэтра; именно это подчеркнул Пьер Луис, указав карандашом два основных исправления в плане сцены в самом начале рукописи. Манускрипт был помещен Пьером Луисом в конверт из плотной желтой бумаги, на котором рукой владельца было написано: «„Саломея“, Мс. автограф Уайльда 1891 год». Пьеса «Саломея», посвященная Пьеру Луису, впервые вышла в 1893 году в «Книгоиздательстве Независимого Искусства».

Существует множество свидетельств, подтверждающих, что в оригинале «Саломея» действительно была написана по-французски, — прежде всего поэта-символиста 90-х годов прошлого столетия Адольфа Ретге: «Ко мне обратились с просьбой удалить наиболее явные англицизмы… Я сделал несколько пометок на полях текста, а также настоял, чтобы Уайльд убрал слишком длинное перечисление драгоценностей в одной из реплик Ирода. Меррилл, со своей стороны, предложил ему несколько редакционных поправок. Затем рукопись оказалась в руках у Пьера Луиса, который тоже внес изменения в некоторые фразы. Именно этот текст и попал в печать»[379].

В свою очередь Меррилл вспоминал об этом так: «Я хочу, кстати, подтвердить то, что рассказывает Ретте по поводу написания „Саломеи“. Как-то Оскар Уайльд вручил мне свою драму, которая была написана им очень быстро, на одном дыхании и по-французски, попросив при этом исправить явные ошибки. Не думайте, что было очень просто заставить Уайльда согласиться со всеми моими исправлениями. Он писал на французском языке так же, как и говорил, то есть очень образно, однако эта образность, столь пикантная во время беседы, могла произвести со сцены довольно жалкое впечатление… Однако я довольно быстро убедился, что наш добрый Уайльд не питал особого доверия к моему вкусу, и порекомендовал ему обратиться к Ретге, который и продолжил редакционно-корректурную работу, начатую мной. Но вскоре Уайльд пришел к тому, что начал остерегаться Ретте так же, как и меня, и в конечном счете последнюю шлифовку текста „Саломеи“ осуществил Пьер Луис»[380].

И наконец, Уилфрид Блант так писал в своем дневнике 27 октября 1891 года: «Я обедал вместе с ним [с Джорджем Керзоном], Оскаром Уайльдом и Уилли Пилом, и Оскар рассказал нам по этому случаю, что работал над пьесой на французском языке, которая предназначалась для того, чтобы быть сыгранной для французского зрителя. Он поделился своими далеко идущими планами стать членом Французской Академии. Мы пообещали прийти на премьеру вместе с Джорджем Керзоном — к тому времени уже премьер-министром»[381].

Так же как Сару Бернар, «Саломею» Оскара Уайльда можно назвать принцессой декаданса. С тех пор как Гюстав Моро показал ее, прекрасную и сверкающую драгоценностями, сначала в «Явлении» в 1876 году, а затем в 1878 году в картине «Саломея в саду», этот образ стал навязчивой идеей в литературе 90-х годов XIX века.

В Евангелии от Марка говорится, что Ирод заточил в тюрьму Иоанна Крестителя за то, что тот ставил ему в упрек женитьбу на вдове собственного брата Иродиаде, которая замыслила погубить пророка. Ирод же почитал его за святого. Когда Саломея танцевала для него на празднике по случаю дня его рождения, он сказал ей: «Проси у меня, чего хочешь, и я дам тебе».

По настоянию матери Саломея попросила у него голову пророка, которую ей и принесли и которую она передала матери. Позднее «ученики его, услышав, пришли и взяли тело его, и положили его во гробе»[382].

Оскар Уайльд сделал Саломею центральным персонажем драмы, а «танцу семи покрывал» придал эротический, чувственный и экстатический характер. Его перо превратило ее в страстную, чувственную женщину, которая испытывала к Иоанну Крестителю физическое влечение, оказавшееся сильнее смерти, которую она преодолела, запечатлев поцелуй на губах отрубленной головы. Символизируя собой борьбу добра и зла, Саломея Уайльда является также примером противостояния языческого сознания и зарождающейся христианской мысли. Уайльд прекрасно знал о существовании всех предыдущих Саломей, однако, написав свою пьесу на французском языке, сумел при помощи частых повторов создать атмосферу суеверного ужаса и показать тем самым странную, навязчивую идею смерти, которой одержимы действующие лица и которая бродит вокруг, выбирая, на ком ей остановить свой выбор. «Общее впечатление, которое оставляет „Саломея“, оригинально и необычно… зритель отчетливо видит перст судьбы, простирающийся надо всеми действующими лицами и их поступками, и это судьба не по Метерлинку, а по Эсхиллу»[383].