Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт

Я сижу за компьютером и пытаюсь довести до конца заполнение налоговой декларации.

Для этого мне не нужны ни дрель, ни машина для стрижки газона. Ни физическая мощь. Наконец я занимаюсь тем, что мне вполне по силам.

Я нетерпелива. Слишком много цифр. Время сделать паузу. Я заканчиваю заполнять формуляр и «открываю» одну из папок раздела «Личное».

«Семейные фотографии» — не дрогнув, я открываю первый альбом.

Вот, пожалуйста, я в состоянии рассматривать фотографии моих детей. Обратите внимание, коллажи с фотографиями уже много недель висят на стене.

Я открываю фотографию за фотографией, крупным планом. Я глажу компьютерный экран. И даже улыбаюсь.

А это что? Видео?

Тимо. Он перемещается перед моим взглядом туда и сюда. Беззаботный. Смеющийся. Прелестнее, чем когда-либо. Я не могу больше отвести от него взгляд. И слишком поздно замечаю, что мне то, что происходит перед моими глазами, вовсе не на пользу.

Тимо! Боже мой, это ты!

Мои глаза прикованы к экрану компьютера.

Как мне пройти к тебе? Тимо, как же так! Я вижу тебя так близко, и ты так бесконечно от меня далеко! Как же мне пробить эту невидимую стену, разделяющую нас?

Я готова разбить экран. Только бы вызволить Тимо из этой компьютерной тюрьмы!

Слезы наворачиваются на глаза. Конец видео. Как дистанционно управляемая, я снова смотрю сначала.

Play.

Больно. Боль невыносима. Я страдаю фантомной болью. У меня ампутировали ребенка. И еще одного. И мужа в придачу. Я стискиваю зубами костяшки пальцев. Сильнее. Еще сильнее.

Реальная боль несколько отвлекает от невыносимых душевных страданий. Впиваясь зубами в суставы пальцев, я могу регулировать боль. И убедить себя, что контролирую ситуацию. Укус создает для боли отводной канал изнутри наружу. Боль уходит на периферию. Невыносимая мука подменяется переносимой.

Несколько дней назад я посмотрела фильм: «Три цвета. Синий». Речь идет о женщине, потерявшей мужа и дочь в автомобильной катастрофе. В одной из сцен страдающая женщина стирает в кровь костяшки сжатого кулака о неровно оштукатуренную стену.

«Ну, это уж точно перебор», — думала тогда я и критически качала головой.

«Видишь, а теперь попалась и ты», — комментирует голос в моей голове.

Да, теперь и моему пониманию доступно то, что я неоднократно видела по телевизору. Матери рвут на себе волосы. Вдовы расцарапывают себе лица. О, сладкая боль.

Реальная боль несколько отвлекает от невыносимых душевных страданий. Впиваясь зубами в суставы пальцев, я могу регулировать боль. Она уходит на периферию.

Последняя искра еще брезжущего сознания заставляет меня выключить компьютер. Перевожу дыхание. Я должна себя отвлечь. Мой взгляд падает на стоящие в углу карнизы для занавесок, которые все еще дожидаются того, кто их установит.

За работу, Барбара. Мы же жаждем жить в красоте.

Я приношу стремянку. Она слишком короткая. Окна расположены слишком высоко. Я слишком мала. Все как всегда. На самом деле, мне снова не помешала бы помощь.

Господи, когда же это кончится! Наступит ли когда-нибудь момент, когда я окажусь в состоянии справиться с чем-нибудь самостоятельно? Мне нужны занавески. Сейчас! Немедленно!

Я раздвигаю стремянку. Водружаю ее на диван, стоящий под окном. Вооруженная дрелью, я карабкаюсь вверх по ступенькам. Стремянка качается. Я держусь за стену. Из неудобного положения головой вниз я прицеливаюсь и начинаю сверлить. Стремянка шатается сильнее — или это мои колени трясутся? Стена не поддается. Бор ее не берет. Я собираюсь со всеми своими силами. Мобилизую все свое отчаяние. Давлю и стараюсь держать давление. Больно рукам.

Наконец — вот оно. Камень поддается. Бор уходит в стену. Штукатурка большими кусками валится мне на голову, на диван, за диван, мне за пазуху. В стене дырка. Огромная дыра. Потерянно изучаю уродливый результат моего геройства. На дрожащих ногах спускаюсь со стремянки. Сажусь на пол, в штукатурную крошку. Сжимаюсь в комок, чтобы быть как можно меньше. Меня трясет от бессилия, от отчаяния, от боли. Из глотки вырывает крик. Я кричу не своим голосом. Это вопль раненного насмерть животного.

«ТИИИМООО!»

Я больше не хочу! Не могу больше! Что мне делать! Что же еще мне здесь делать!

В сознании танцуют отрадные картины.

Нож. Перерезанные вены на запястье, там, где пульс. Кровь.

Но путь за ножом на кухню представляется мне бесконечно длинным. Слишком длинным. Я посижу. Не пойду за ножом. Из меня не выльется никакой крови. Только мой голос. Он будет выливаться, пока не пропадет. Пока во мне не иссякнет все, кроме мыслей.

Хочу умереть. Не могу больше жить. Я больше ничего не могу. Больше ни на что не способна. Как было бы замечательно просто раствориться в воздухе? Здесь и сейчас!

Мне не хватает мужества покончить с собой. Лучше не трепыхаться, лучше не мешать себе исходить слезами. Постепенно боль отпускает. В дверь стучит скорбь и входит внутрь. Она нашептывает мне что-то в ухо. Это тихое послание — бальзам моей души и свет моему сознанию.

«Откуда ты взяла, что ты должна демонстрировать какие-нибудь результаты? Чего-то и в определенных количествах добиваться?

Подумай сама: если ты себя сейчас убьешь, тебе больше ничего, абсолютно ничего не совершить здесь, на Земле.

Но если ты останешься жить, — даже если следующие семьдесят лет ты только и будешь делать, что сидеть и считать маргаритки в саду — все равно может случиться так, что ты когда-нибудь, быть может, ОДИН ТОЛЬКО РАЗ подаришь кому-то улыбку. Или доброе слово. ОДНОГО ЭТОГО СЛОВА — достаточно. Оно заведомо больше всего того, что ты можешь дать, если прямо сейчас исчезнешь из жизни».

Так в моем сознании было посеяно семечко маргаритки. Как напоминание о том, что именно маленькие радости составляют смысл жизни. Улыбка. Доброе слово. Милое одолжение. Достаточно и этого. И — да, все это действительно работало. Я улыбалась. Благодарила. Хвалила. Когда бы и где бы я ни появлялась. Большего и не требовалось. Для текущего момента. И, может быть, для вечности тоже.

Что до великих свершений и преобразований — не мое дело о них заботиться. Я ведь уже — и достаточно давно — делегировала эту заботу судьбе. Это там, во Вселенной, знают наверняка, когда же и тебе наступает пора действовать.

Судьбе и не следует особенно напрягаться, для того чтобы выполнить свою часть договоренностей.

Ситуация вокруг «принципа Ульриха» зрела себе, пока не созрела. Да и сам Ульрих, тот самый Ульрих собственной персоной прибыл солнечным июльским днем в Штайермарк (STEIERMARK) навестить Ханнеса и Сабину. Сабине оставалось лишь меня пригласить за компанию.