Новая книга ужасов - Стивен Джонс

Не думаю.

Не думаю даже, чтобы ты хоть пил пиво рядом с Джеком Потрошителем. А даже если и так, если ты был всеми этими маньяками, ты все равно был ничтожеством, Спанки. Мельчайший из нас, людей, побьет тебя трижды на дню. Сколько вы затянули петель Линча, мсье Ландрю?

Какой невероятный эгоизм. Он тебя слепит, заставляет думать, что ты единственный, и даже когда обнаруживаешь, что это не так, ты не можешь этого перенести. Почему ты не думаешь, что я знал, что ты сделал? Почему ты не думаешь, что я позволил тебе это совершить и стал ждать – так же, как ждал ты, – момента, когда ты уже ни черта не сможешь сделать?

Ты настолько самовлюблен, дурья твоя башка, что даже на капельку не допускал, что кто-то может спустить курок быстрее тебя.

Знаешь, в чем твоя проблема, Кэп? Ты стар, ты по-настоящему стар, тебе, может, сотни – по хрен, сколько там – лет. Это ни черта не значит, старик. Ты стар, но ты так и не поумнел. Ты в этом деле просто посредственность.

Ты переезжал из дома в дом. Ты не обязан был становиться Сыном Сэма[70], или Каином, или каким хером ты еще был… ты мог бы стать Моисеем или Галилеем, или Джорджем Вашингтоном Карвером[71], или Гарриет Табмен[72], или Соджорнер Трут[73], или Марком Твеном, или Джо Луисом[74]. Ты мог бы стать Александром Гамильтоном и помочь основать Нью-Йоркское Общество Освобождения. Ты мог бы открыть радий, высечь барельеф на горе Рашмор, спасти ребенка из горящего дома. Но ты очень быстро постарел, а поумнеть не успел. Тебе это было не нужно, верно, Спанки? У тебя была твоя игрушка, этот твой дерьмовый сорокопут. Гуляешь тут, гуляешь там, откусываешь чью-то руку или лицо, как старое, уставшее, скучное, повторяющееся, не обладающее воображением тупое дерьмо, каким ты и являешься.

Да, ты хорошо меня подловил, когда я пошел глянуть твой пейзаж. Хорошо подготовил Элли. И она втянула меня, вероятно, даже не подозревая, что делает… ты, видимо, глянул в ее разум и нашел там идеальный способ добиться того, чтобы она заставила меня подойти поближе. Хорошо, братишка, ты был великолепен. Но у меня был год на то, чтобы себя помучить. Год на то, чтобы посидеть и подумать. О том, скольких людей я убил, и как мне от этого было паршиво. И потихоньку я во всем разобрался.

Потому что… вот в чем разница между нами, тупица: я распутал, что случилось. Это заняло время, но я научился. Понимаешь, кретин? Я учусь! А ты – нет. Есть старая японская поговорка – у меня таких полно, Генри, братишка, – вот такая: «Не совершай ошибки ремесленника, который хвастается двадцатью годами опыта, когда на самом деле у него всего лишь один год, который повторяется двадцать раз».

Я осклабился на Генри и сказал:

– Хер тебе, сосунок.

Управляющий повернул переключатель, и я вышел из своей головы в пейзаж и сознание Генри Лейка Спаннинга. Секунду я сидел, приходя в себя. В первый раз я сделал что-то кроме прогулки. Это было… как закогтить. Но потом Элли тихо заплакала по своему старому другу Руди Пэйрису, который жарился, как омар из Мэна. Из-под черной маски, закрывавшей мое – его – лицо поднимался дым, и я слышал исчезающий вопль того, что было Генри Лейком Спаннингом и тысячами других монстров. Все они горели там, на горизонте моего нового пейзажа. И я обнял Элли, прижал ее к себе и уткнулся лицом в ее плечо. Я слышал, как вопль продолжался и продолжался, казалось, это было невероятно долго – мне казалось, что прошло много времени, а потом остался просто ветер… а потом он исчез… и я поднял лицо от плеча Элли, едва в силах говорить.

– Ш-ш, милая, все хорошо, – пробормотал я. – Он ушел туда, где сможет исправить свои ошибки. Без боли. В тихое, действительно тихое место, где он всегда будет один. Там прохладно. И темно.

Я был готов перестать быть неудачником, который винит во всем мир. Приняв любовь, решив, что настало время повзрослеть и научиться ответственности – не слишком-то я с этим спешил для человека, который быстро, невероятно быстро учится, гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать от сироты вроде меня, – я обнял Элли и решил, что Генри Лейк Спаннинг будет любить Эллисон Рош сильнее и ответственнее, чем когда-либо один человек любил другого – за всю историю этого мира. Я наконец готов перестать быть неудачником.

И в облике белого парня с большими прекрасными голубыми глазами это будет гораздо проще. Потому что – поймите – все мои растраченные попусту годы не имели отношения к черной коже или расизму, или чрезмерной квалификации, или невезению, или болтливости, или даже к моему проклятому дару прогулок. Дело было в одной простой истине, которую я осознал, пока ждал там, внутри своего пейзажа, ждал, когда Спаннинг явится позлорадствовать: я всегда был одним из тех жалких парней, которые не в силах сойти со своей колеи.

Это значило, что я мог, наконец, перестать испытывать жалость к этому несчастному ниггеру Руди Пэйрису.

Разве что, может, иногда – в миг человеческой слабости.

Этот рассказ – для Боба Блоха, потому что обещал.

[75]

В качестве признания неоценимого вклада Рэмси в издание серии, в 1995 году я предложил Льюису Рею внести небольшое шутливое дополнение в атмосферную картинку на обложке сборника.

На вечеринке (эх, и славные были деньки!) в честь открытия ежегодного Британского фэнтези-кона издатель нечаянно улучшил обложку, добавив к ней (в самом буквальном смысле) вишенку с торта.

Шестой том The Best New Horror выиграл премию Международной гильдии ужаса, и стал первым из двух томов, изданных впоследствии Raven Books в Великобритании.

Это был целый набор новых жанров, который я составлял и редактировал для Robinson в течение двух лет, пока не пришел к выводу, что овчинка не стоит выделки.

В моем первом единолично отредактированном томе «Предисловие» разрослось до тридцати одной страницы, а «Некрологи» – до восемнадцати. В редакционной статье я предостерегал от слепого следования принципу убывающей доходности, грозившему жанру сиквелами, жалкими подражаниями, заимствованными мирами, псевдо-романчиками, сляпанными по следам популярных фильмов и произвольной перетасовкой персонажей различных произведений, причем большую часть подобных поделок напишут и издадут, не задумываясь о том, имеют ли они хоть какую-нибудь ценность и пройдут ли минимальную проверку временем.