Экстренное погружение - Сергей Зверев

Грубозабойщиков решил воспользоваться прекрасной погодой и предложил всем свободным от вахты размять ноги на свежем воздухе.

Из-за резкого подъема температуры и круглосуточной работы обогревателей в жилом домике стало относительно тепло, наросты льда на стенах и потолке растаяли без следа. Один из больных, Брагинский, пришел в сознание и теперь, поддерживаемый одним из дежуривших здесь матросов, сидел и ел суп.

– Ну вот! – обратился Дроздов к Грубозабойщикову. – Этого можно переносить.

– Согласен, – подтвердил Дитковский. Потом наклонился над Бологовым, но через несколько секунд выпрямился и покачал головой. – А этот плох, командир. Я не могу взять на себя ответственность за его переноску.

– Что ж, придется взять мне, – жестко отозвался Грубозабойщиков.

Дроздов пожал плечами и, склонясь над Бологовым, тщательно, насколько это позволила его больная рука, осмотрел больного. Потом выпрямился и сказал:

– Александр Григорьевич прав. Состояние очень тяжелое.

– Беру ответственность на себя, – еще раз подтвердил Грубозабойщиков. – Александр Григорьевич, возьмите на себя руководство транспортировкой больных на борт. Предоставляю в ваше распоряжение столько людей, сколько потребуется.

Дитковский попытался было протестовать, но, убедившись, что без толку, сдался.

Дроздов задержался на буровой, наблюдая, как Рукавишников с другими матросами убирают обогреватели и сворачивают кабели. После того, как последний из них отправился на «Гепард», он, оставшись один, двинулся к сарайчику, где стоял трактор. Сломанный нож остался в бензобаке. Пистолет и две обоймы испарились.

Вторая половина дня и вечер прошли быстро и в приятных хлопотах. Задраив люки, они вырвались из добровольного ледяного плена. Факт этот имел и символическое значение. Ледяной полог, сомкнувшийся над лодкой, стал занавесом, отгородившим их от многострадальной буровой. Оборвалась физическая связь с ледовым лагерем, которому суждено теперь веками и тысячелетиями кружиться вокруг полюса. А когда связь нарушилась, вместе с нею исчезли ужас и растерянность, которые обрушились на экипаж за последние сутки, а вместе с ними притупилось и потрясение. Дверь ледяного ада захлопнулась у них за спиной.

Выполнив поставленную перед ними задачу, моряки возвращались домой. А курс на дом – это всегда облегчение, чувство, которое можно было чуть ли не осязать.

Общая атмосфера на корабле была веселой и даже слегка легкомысленной. Но Дроздов не испытывал ни облегчения, ни радости: слишком дорого было для него то, что оставил он там, позади. Не было спокойствия и в душах Грубозабойщикова, Тяжкороба, Рукавишникова и Зубринского: они-то знали, что на борту – убийца, на совести которого смерть нескольких человек. Знал это и Кузнецов, но доктор не в счет: он еще не пришел в себя. Пусть какое-то время побудет в бессознательном состоянии, думал майор. Ведь когда человек выходит из комы, он теряет над собой контроль и становится многословным.

Некоторые из буровиков попросили разрешения осмотреть корабль, и Грубозабойщиков скрепя сердце дал на это согласие, но недовольства своего не выдал. На его улыбающемся лице не появилось даже тени сомнения. Отказать в подобной просьбе было бы невежливо, тем более что все секреты «Гепарда» были надежно упрятаны от глаз непосвященных. Но согласие командира корабля объяснялось отнюдь не желанием быть джентльменом. Отказ мог быть воспринят как настороженность и вызвать подозрение.

Экскурсию по кораблю проводил Тяжкороб, увязался с ним и Дроздов. Не столько для удовлетворения собственного любопытства, сколько затем, чтобы проследить за реакцией спасенных. Они обошли весь корабль, кроме реактора и отделения инерционной навигации, куда доступ был закрыт даже для Дроздова. Не подавая вида, он внимательно наблюдал за экскурсантами, но, как и предполагал, ничего подозрительного не заметил.

Было наивно даже надеяться на это: их приятель с пистолетом надел на себя маску, снять которую пока никому не удавалось, она давно приросла к лицу и выглядела вполне естественной. И все же Дроздов надеялся, что ему повезет и в этой азартной игре ему выпадет самый ничтожный шанс.

После ужина он помогал Дитковскому при приеме больных. Как бы ни относиться к нему, но лекарем он был отменным. Быстро и умело осматривал ходячих пациентов; если было нужно, менял им повязки. Осмотрел и обработал раны Кузнецова и Филатова, после чего попросил Дроздова сходить с ним на корму, в дозиметрическую. Лишние приборы были оттуда вынесены, и на их месте стояли койки для четверых лежачих: близнецов Харламовых, Брагинского и Бологова. Еще на двух койках, стоявших в самом медпункте, лежали Кузнецов и Филатов.

Вопреки мрачным прогнозам Дитковского, Бологов довольно легко перенес транспортировку на борт, главным образом благодаря умелому и заботливому участию Дитковского. Придя в сознание, Бологов стал жаловаться на страшные боли в сильно обожженной правой руке. Дитковский снял повязку. Кожи почти не осталось, рана представляла собой сплошной гнойник с красными пятнами.

У каждого врача свой способ лечить ожоги. Дитковский предпочитал накладывать на пораженную поверхность смазанную бальзамом алюминиевую фольгу, слегка закрепляя ее повязкой. После этого он сделал Бологову обезболивающий укол и дал снотворное. Бегло осмотрев других пациентов и сменив им повязки, Дитковский решил поспать.

Дроздов присоединился к мудрому решению. Он не спал две ночи: накануне не мог уснуть из-за дикой боли в руке. Когда он добрался до каюты, Тяжкороб уже спал.

В эту ночь снотворное ему не понадобилось.

Проснулся майор через три часа, чувствуя себя совершенно разбитым. Ему показалось, будто он проспал не больше пяти минут. Но сон как рукой сняло, когда раздался пронзительный свист, вонзавшийся в барабанные перепонки. Свист шел из аварийного репродуктора над койкой Тяжкороба. По сравнению с этим сигналом даже вопли преступника на дыбе показались бы детской считалкой.

Успевший вскочить Тяжкороб уже стремительно одевался. Дроздов даже не предполагал, что этот неторопливый, немногословный сибиряк мог оказаться таким расторопным.

– Что это? – спросил Дроздов, повысив голос, чтобы его расслышали.

– Пожар! – с мрачным видом проговорил Тяжкороб. – Да еще подо льдом, будь он неладен!

На ходу застегивая рубашку, он перепрыгнул через койку и с треском распахнул дверь.

Пронзительный свист внезапно стих, и наступившая тишина подействовала словно удар. Чуть погодя майор осознал, что корпус лодки перестал вибрировать. Значит, остановлен реактор. По спине у него пополз холодок.

Что произошло?.. Неужели пожар? Ему в свое время пришлось наблюдать через толстое свинцовое стекло контрольного люка атомного котла фантастическое свечение – почти неземное смешение синего, зеленого и лилового цветов. Неужели этот ужасный свет вырвался из-под контроля?