Молодость без страховки - Анна Богданова

– А зачем тумбочка? Мне она не нужна.

– Ха! Не нужна она ей! Скажите пожалуйста! Тебе не нужна, а мне нужна! Я туда свои лекарства складывать буду! – разъяснила Зинаида Матвеевна, надув свои хомячьи щёки то ли от важности, то ли от обиды на дочь. Скорее всего, всё-таки от ощущения собственной значимости (мол, без письма Валентине Терешковой, первой женщине-космонавтке, нацарапанного ею не без помощи Ларисы Николаевны, главного бухгалтера с часового завода, никакой квартиры бы и не было вовсе) – Гавриловой даже в голову не приходила мысль, что она-то к этой самой новой квартире не имеет никакого отношения, что её место тут, где она прописана, рядом с любимым сыном, который неделю назад разорвал все отношения с Ириной Стекловой и вернулся в отчий дом.

– Да? – кроме этого «да», Аврора не знала, что и сказать.

– Да! А что такое?

– Послушай, ма, давай-ка поговорим, – начала Аврора, несмотря на то что хорошо представляла, чем закончится этот разговор. – Мне эта тумбочка не нужна. Тебе нужна. Значит, ты собираешься жить у меня? – в лоб спросила она.

– У тебя?! – от удивления и негодования Зинаида Матвеевна чуть было не проглотила собственный язык. – Нет! Вы только посмотрите на неё! – нечеловеческим голосом завопила она. – У неё я буду жить! А не я ли тебе с квартирой помогла? Ах ты, свинья ты неблагодарная! Не я ли письмо писала?! Не я ли... – и Гаврилова принялась долго и визгливо перечислять всё, что она сделала для дочери за свою жизнь, нагло приписывая себе то, чего никогда не делала. Она и слушать не хотела, что её письмо ничего, в сущности, не значило (быть может, его и не читал-то никто), поскольку Аврора пробивала эту квартиру сама, мотаясь по самым различным инстанциям, описывая свою безвыходную ситуацию и строча бесчисленное количество всевозможных заявлений и прошений.

– Вот именно! – поддержала бабку Арина.

– А ты не встревай, когда взрослые разговаривают! Иди в комнату! – сказала Аврора.

– Не трогай девочку! – загородив своей пышной грудью внучку, прогремела Зинаида Матвеевна. – Только и можешь, что робёнка обижать! – заокала она.

– Вот именно! – крикнула Арина, чувствуя себя в полной безопасности за бабкиной спиной.

– Иди, моё солнысько! Ступай, поиграй в кукольки! Сейчас бабушка с твоей мамой разбираться будет! – заявила Гаврилова.

– Не пойду! – упёрлось «солнысько».

– Ступай, ступай, послушай бабушку, – попросила Зинаида Матвеевна, и Арина первый раз в жизни послушалась её, удалившись с понурой головой из коридора в маленькую комнату.

– Вот как, стало быть, выходит! – взревела Гаврилова. – Оперилась, и мать не нужна?! Матерью попользовалась и выкинула, как ненужную драную вещь! Конечно! Мать ведь дура! – припомнила она дочери недавнюю обиду. – Мать в институтах не училась! Она недалёкая, тёмная женщина! Чего с ней считаться?! Как была нужна, так: «Ой! Мама, посиди с Ариночкой!» – пропищала она, пытаясь изобразить Аврорин голос. – А как новую квартиру получила, так можно и побоку мать-то! И правда! Зачем она теперь?! Только мешать будет! О как! Когда я сердечком своим к Аришеньке-то приросла, так и не нужна стала! Да если б не я, ты бы уж давно робёнка-то угробила!

– Ничего бы с ней не случилось! – попыталась высказаться Аврора, но Гаврилова настолько вошла в раж, что уж не слышала более никого, кроме себя.

– Ариночка, золотко моё! Иди сюда! Иди, солнысько моё! – заголосила она – будущая актриса уже стояла рядом с ней. – Слушай меня, детонька, слушай! Разлучить нас с тобой хотят! Да! Теперь будешь без меня жить! Сплавит тебя мать в школу, станешь там до самой ночи на продлёнке торчать! О как! И злые учителя будут орать на тебя, а одноклассники обижать! И никто за тебя не заступится! Потому что бабушки рядом с тобой не будет! Вот так!

– Не хочу! Не хочу! – завопила Аришенька.

– А теперь тебя, детонька моя, никто спрашивать не станет, чего ты хочешь, а чего не хочешь! – патетично воскликнула Зинаида Матвеевна и снова обратилась к дочери: – И как у тебя только рука поднимется робёнка в продлённую группу отдать?! А? Где одни сплошные инфекции, вши да глисты! Это ж ведь считай что на погибель! Ох! Несчастная моя Аришечка, несчастная! – запричитала она. – Детство твоё как быстро закончилось! Ничегошеньки-то ты ещё не видела! Как следует не отдохнула! И за что господь тебе такую мать послал?! – Зинаида Матвеевна так вошла в образ несчастной бабки, что остановить её стенания было невозможно.

– Не хочу на продлёнку! Не хочу в школу! Хочу с бабулей! – подвывала Арина и, вцепившись в Зинаидину руку, гаркнула: – Моё! Моё! Моё!

– И почему всегда всё не так происходи-и-ит! Всё моё семилетнее воспитание теперь насмарку! – заливалась Зинаида Матвеевна крокодиловыми слёзами.

– Не поеду никуда-а-а! С баушкой остану-у-усь! – ревмя ревела будущая актриса.

– Господи! Да вы с цепи, что ли, сорвались?! – воскликнула Аврора. Поведение матери с дочерью, этих самых близких ей людей, всколыхнуло в её душе массу противоречивых чувств – раздражение, недоумение, разочарование, злость и пресловутую жалость, из-за которой так много в жизни Аврора потеряла.

– Ой! – вытирая слёзы рукавом байкового халата, сдавленно воскликнула Гаврилова. – И почему всё всегда происходит не так, как надо-о-о?! Чего хорошего – дак помалу, а плохого – дак с леше-его! – выла она, и вдруг Арина выскочила на середину коридора и, упав на колени перед матерью, принялась горячо просить, схватив её за руки и роняя крупные слёзы на пол:

– Мамочка! Моя дорогушечка! Моя любимая! Давайте никогда не разлучаться! Давайте всегда вместе жить! Я вас так люблю: и бабушку, и тебя! Вы обе мои! Я никого из вас никому не отдам! Ну, пожалуйста! Ну, не оставляй тут бабу-у-ух-лю! – плача и икая, просила она.

– Доченька! Аришенька! Кровинушка моя! Ну что ты?! Что ты?! Я ведь не зверь какой-нибудь! Конечно! Пускай бабушка живёт вместе с нами! Я разве против?!

– У-у-у-у-у... – Арина не в силах была успокоиться – её, что называется, прорвало. Она плакала, раскрывая свой истинный характер, свою истинную натуру в этом плаче – не ту – собственницы-эгоистки, навязанную ей бабкой, от которой она и сама-то, наверное, устала, а чуткую, искреннюю, любящую. – Мамочка, мамочка, скажи мне, скажи, – просила она, захлёбываясь. – Ты меня любишь? – казалось, этот сокровенный, растущий в душе Арины вопрос терзал её постоянно, и теперь она не могла сдержать себя, она раскрыла свои карты, задав его матери.

– Дочурочка! Что ты?! Как ты можешь сомневаться? Я люблю тебя больше всех на свете! Слышишь?! – Аврора села рядом с Ариной на пол и, обняв ее, тоже заплакала. – Слышишь? Ты моя дочь! – сквозь слёзы сказала она, а девочка улыбнулась такой невинной, блаженной улыбкой, какую Аврора видела лишь однажды на её лице. «Господи! Какая она у меня всё-таки чудесная!» – подумала она.

– Ой! Девочки вы мои дорогие! Деточки вы мои любимые! – запела Зинаида Матвеевна и плюхнулась на пол рядом с «деточками». Обняв их, она заговорила срывающимся, дрожащим голосом: – И что ж мы с тобой, Авророчка, всё ругаемся?! Ой! У меня ж, кроме вас, никого нет! Ради вас только и живу на этом свете! Чего же мы поделить-то с тобой не можем, доченька ты моя дорогая?! – вопрошала Зинаида Матвеевна, смачно расцеловывая дочь в её бархатные щёки. – Ох! И до чего ж ты у меня мягонькая! Гладенькая! – восторженно проговорила она.