Домовая любовь - Евгения Некрасова

В квартире на «Братиславской» скандал пощипывал стены. Тут оказался хозяин – приехал забрать микроволновку, а обнаружил евродвушку вместо позднесоветской однушки. Варя печально молчала. Лиля спокойно начала объяснять, но квартировладелец её не слушал. Она ощущала, что нынешний вид квартиры ему нравится. Долго возмущался, что угол стены такой неровный. Через два дня он перезвонил и попросил Лилю выселиться. Варя оставалась, её родители решили сильнее стараться и платить за всю квартиру.

Лиле понравилось, что всё вовремя сложилось. Они с коллегами проверили девелопера. Лиля в блокноте попробовала нарисовать дом, который должен для семьи получиться, немного приукрашивая его, но бросила. Она закрыла сделку молодой семьи, взяла отпуск и уехала к маме. Та, как обычно, переживала, город всё так же серел, рядом с их кварталом выросла большая пятёрочка, пустырь сделался плешивым пространством из-за кустов и молодых деревьев. Ранним утром Лиля проснулась от звуков стрельбы, она выскочила на балкон и, всматриваясь в синюю серость, пыталась осознать, что происходит. Мать натянула одеяло на уши и попросила её спать дальше – на заводе опять съёмки, гады, просили их не снимать ночью. Оказывается, Лилиным бетонно-лесным заводом владел человек и сдавал его для сериальных производств.

Днём она отправилась в Адскую галерею. Ту давно закрасили, но Лиля нашла просвечивающий сквозь серо-розовый слой сосок женщины с демоническими крыльями и кусок разломанного чёрного сердца. Лиля спустилась на пол-этажа на лоджию. Бетонно-лесной завод стал ещё прекрасней, деревья поднялись высоко за край и выплёскивались в небо. Как там куклы? Пугаются ли стрельбы и чужих людей? За забором и за ржавой колючкой, возведённой в честь Лили, вокруг завода вырос лес лиственных деревьев. Завод был самым зелёным пространством в их городе. Лиля почувствовала влажность между ног – то ли от вида её бетонно-лесного завода, то ли оттого, что вспомнила, как трахалась на этой лоджии с Максимом. Стекло, разделяющее её и подъезд, по-прежнему было грязно и разбито, отвалившийся кусок всё так и лежал в межстёколье, Лиля погладила внутреннее окно ладонью, стекло заросло, трещины затянулись, кусок встал на место. На выходе из подъезда Лиля встретила Настю и Артёма. Артём открывал дверь, Настя толкала коляску с младенцем. Да, мама же рассказывала ещё по телефону и давно, что они поженились и теперь живут с Артёмовыми родителями. Про Кристину мать только знала, что она уехала из города и больше не возвращалась. Артём улыбнулся, хотел поздороваться, открыл рот для производства какой-то простой фразы, но выдохнул и закрыл рот обратно. Настя спросила из подъезда, долго ли его ещё ждать, она стояла у лестницы с коляской. Пандусов в этой серии домов не было.

5.

Лиля попросила женщину-библиотекаря добавить ей оклад. Та передала начальнику, конверт чуть потолстел, но не так серьёзно, как ожидалось. Лиля нашла недорогую квартиру на Пресне. Не использовала никаких агентских баз, просто полазила по сайту «Из рук в руки». Кирпичная девятиэтажка, оранжевая, почти напротив католического костёла, недорогая из-за мебели 70-х. Все люди, приезжавшие в Москву, бежали от безвременья, в котором застряли их города и квартиры, и хотели только современности. А Лиле нравилась эта лакированная деревянно-апельсиновая усталая уютность. Пыль стирается, грязь вымывается. Жить одной стало гораздо спокойнее и проще, жить в центре стало гораздо красивее и радостней. Потолок в этой квартире был выше обычного. Серость, спрессованная до давящей из года в год бетонной плиты, вернулась обратно в облако, как в детстве. Лиле стало гораздо проще.

Она долго и много гуляла, смотрела на дичайшее разнообразие, которое позволяла себе Москва в центре: деревянные терема, цвета несъедобного гриба панельки, элитные новые многоэтажки из стекла, элитные новые многоэтажки из кирпича, тёплой серости хрущёвки, их попросторнее предки маленковки, средневековые палаты, конструктивистские утопии, особняки XIX века, сталинские шпили, натурального серого цвета рубленый брутализм, переходные типы от конструктивизма к сталинкам ещё с теми самыми окнами, но уже с высокими башнями. Каждый день Лиля возилась через слова и бумаги с этими (кроме палат и XIX века) домами, этажами, квадратными метрами, несущими стенами, мебелью, договорами, выписками, справками. И разговорами, пониманиями, успокаиваниями.

Люди Москвы разделились для неё на тех, кто продавал и кто покупал. И ей казалось, что они становились отчаянней и злее. Особенно те, кто продавал. Она видела мать, продающую семейную двушку как душу для покупки двух однушек, чтобы расселить себя с 23-летним сыном. Когда Лиля и её клиентка пришли на просмотр, они только заглянули во вторую, тёмную из-за зашторенных плотных занавесок комнату. И ничего не поняли про неё. Только то, что там спал сын хозяйки. В темноте ширели его плечи с точками родинок. Был час дня. Лиля видела не разговаривающих друг с другом мужа и жену в разбомбленной годами однушке-сталинке. В плотном, сладковатом воздухе в квартире капельками на стенах конденсировалась ненависть – пусть даже она выглядела как обойный узор. Лиля спокойно слушала человека, сдающего вторую свою комнату в сталинке четырём мигрантам и говорящего о них как о диких животных. Лиля привела клиента в конструктивистскую двушку на Шаболовке с чистым и милым ремонтом – там мать двоих детей, очень молодая, не выпуская с рук-мускулов однолетнюю дочь, постоянно проверяя, чтобы сын делал на компьютере именно уроки, показывала им комнаты, кухню, ванную, санузел и уточняла каждый раз, что это всё сделала она. Квартировладение в Москве было властью, проклятьем, спокойствием, неосознаваемым счастьем. Притом люди, здесь обитающие, почти ничем не отличались от людей её города или любого другого. Просто судьба распорядилась так, что они после олигархов, политиков, звёзд шоу-бизнеса и топ-менеджеров, оказались самыми богатыми людьми в стране, потому что владели объёмом московского воздуха, огороженным кирпичом или бетоном.

Прошло восемь месяцев с тех пор, как Лиля переселилась на Пресню, и серость снова принялась уплотняться и тяжелеть у неё над головой. Та болела к финалу рабочей недели невыносимо. Лиля выходила на лоджию, курила, смотрела на Пресню, на малоэтажный дом напротив, на костёл правее и не понимала, что она тут делает, в этом объёме воздуха, окружённого кирпичами. Лиля стала полнеть, становиться как в детстве – пухлым человеком с синими глазами, волосами жёлтыми-завитушками и снова серым лицом. Она не занималась архитектурой, она не занималась архитектурой, она даже не занималась вроде-архитектурой.

Однажды она ела суши, и за столом по диагонали сидели её ровесницы, пили чай и обсуждали витражи, импосты и пироги. Она не знала, про что они именно, но почувствовала и разглядела калечку-на-калечке-на-калечке-на-калечке с чертежом на каждом. Лиля перестала есть и смотрела на со-посетительниц. Им это надоело, они расплатились, собрали свои здания по пластам и ушли. В отличие от них, умеющих только придумывать, чертить и рисовать, Лиля умела по-настоящему заниматься архитектурой. Или всё же нет. После этого случая ей стало совсем плохо. Женщина-библиотекарь в офисе пригляделась к ней, посоветовала поговорить с психологом и передала координаты.

Лиля пошла из вежливости. Кабинет находился в офисе, переделанном из коммуналки. В соседних комнатах находилось ателье одежды, бюро-переводов и две пустые комнаты. Лиле хотелось побыстрее разобраться, вернуться к-себе-не-себе на лоджию курить. Сразу сказала длинной женщине с косами-рогаликами, что над ней, Лилей, постоянно висит серость, которая из просто тяжёлого облака переходит в состояние бетонной плиты и давит. И сильно болит голова, особенно в том месте, где вскрывали череп, делали операцию и зашивали. И хочется только лежать и не делать ничего, не стремиться ни к чему, не знать себя и никого и никогда. Терапевтка записывала за Лилей, будто та читает лекцию. Просила рассказать про то, как именно выглядит эта плита, про травму и падение, про то, как сочетается желание только лежать с работой-путешествием по московским квартирам. Они поговорили, и плита чуть поистощилась. Терапевтка направила Лилю к психиатру и невропатологу. Психиаторка выписала таблетки, невропатолог направил на МРТ и сказал, посмотрев картинку, что не видит ничего страшного. Стало легче, серая плита снова отъехала. На терапию Лиля ходить перестала, а вот таблетки пила.