Фабрика героев - Даниэль Дакар

— Сможете, мисс. Еще как сможете. Ваш командир летала у нас четыре года и, если мне память не изменяет, не жаловалась. Верно, девочка?

— Верно, Дядюшка. Думаю, моя протеже не заставит меня краснеть, а вас — сожалеть о том, что вы связались с нами обеими. Удачи вам, сэр, и ждите пополнение! — с этими словами Мэри прервала связь.

Джина пребывала в малоизвестном ей и от этого еще более живительном состоянии некоторого шока. Наблюдательная от природы — а психологи Корпуса не поленились в полной мере развить это качество, — она ясно понимала, что сейчас прикоснулась к запретному. Ее командир (язык не поворачивался даже мысленно сказать «бывший») определенно обладала связями, которые показались бы неподобающими любому армейскому офицеру. Одно упоминание о четырех годах полицейской службы — и хоть бы слово в досье! — чего стоило. И Мэри Гамильтон пошла на это, чтобы устроить судьбу случайно доставшегося ей второго пилота. Можете не сомневаться, господа, Джина Кэтлин Кроули не подведет своего капитана, и пропади пропадом все кастовые предрассудки.

— Джина, — негромко позвала Мэри.

— Да, командир, — отозвалась та.

— Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом разговоре?

— Так точно, капитан, мэм! — пришедшая и себя Кроули встала по стойке «смирно» и звонко щелкнула каблуками. — Я сделаю все, от меня зависящее, клянусь…

— Не клянитесь, премьер-лейтенант. Жизнь чертовски сложная штука. Просто делайте, что должно — и пусть будет, что будет.

— Сэр Джон Чандос?

— Возможно. Но в данном случае — я.

Короткое рукопожатие, еще более короткое объятие, сухой клевок в щеку — и Джина Кроули отправилась собирать вещи. Ее ждал Бельтайн, а Мэри Александру Гамильтон — Санта Мария.

Дон Эстебан Родригес повидал за свою долгую жизнь множество женщин. Да и смешно было бы «великому тангеро», как за глаза (а иногда и в глаза) называли его соотечественники, отрицать свой богатый опыт по женской части. Но такой, с позволения сказать, экземпляр попался ему впервые. Все началось того, что дон Эстебан пришел в полуденный час в базилику Сан-Антонио, дабы пригласить давнего друга, отца Гильермо, на чашечку кофе. К удивлению дона Эстебана, отец Гильермо был занят, хотя месса уже давно закончилась. Невысокий и пухленький, священник беседовал с человеком, чей рост превосходил его собственный на добрый фут, а наряд привел вспыльчивого дона Эстебана в бешенство. Против кремовой сорочки и темных брюк старый танцор ничего не имел, но берет? В храме Божием? Эти инопланетники вконец обнаглели! Почему он решил, что пред ним именно инопланетник, дон Эстебан сказать не мог. Дело было не только и не столько в росте — он и сам был довольно высок. Скорее, тут играла роль неуловимая чуждость силуэта и манеры двигаться: незнакомец как раз склонился над рукой священника. В следующую секунду он распрямился, повернулся лицом к дверям храма, и опешивший дон Эстебан едва успел набрать в горсть святой воды из стоящей у выхода резной каменной чаши и протянуть ее сеньорите… да, несомненно, именно сеньорите. Сразу становилась понятной непривычная снисходительность отца Гильермо: в отличие от мужчины, женщина не должна была появляться в храме простоволосой, так что правила были соблюдены. Хотя в данном случае о волосах речь не шла. Их попросту не было. Брови были, ресницы — заслуживающие, кстати, самого пристального внимания, не говоря уж о глазах — тоже, а вот волос не было. Совсем. Да и крест, то ли напыленный, то ли наколотый на правом виске, смущал отнюдь не привыкшего смущаться сеньора Родригеса. Сеньорита приблизилась к нему, окунула кончики пальцев в подставленную горсть, перекрестилась, коротко, по-военному кивнула в знак благодарности и вышла на яркое солнце, оставив дона Эстебана растерянно моргать в полумраке базилики.

Второй раз странная сеньорита встретилась дону Эстебану на площади Сан-Себастьян. Был вечер субботы и площадь заполнили танцующие пары. Зазвучала «Деакшзу», и он, с удовольствием глядя на тангерос, почти невольно подпел хриплому баритону:

— Как мне быть?

Смогу ли тебя забыть,

Твою улыбку

И взгляд очей зеленых?

Кровь кипит,

И муки душе сулит,

О как мне быть?

Не могу я забыть:

Твои глаза, как две ярких звезды

Горят во тьме.

Руки твои, словно крылья.

Нет, не верю я,

Что ты неверна,

Пусть говорят, что хотят…[1]

Самому сеньору Родригесу давненько уже не доводилось испытывать ревность, но старинная мелодия до сих пор брала за душу. И именно в тот момент, когда он уже готов был, снисходительно улыбаясь, ответить на призывную улыбку одной из стоящих на краю площади дам, взгляд его наткнулся на знакомое лицо. Равнодушное, слишком равнодушное для черной, звериной тоски, готовой выплеснуться из абсолютно сухих, но тем не менее плачущих глаз. Не должна женщина так смотреть на танцующих, иначе чего стоят окружающие ее мужчины? Дон Эстебан подкрутил седые усы, приосанился и решительно направился к кофейне «Филипп Гонсалеса», резной столбик террасы которою и подпирала в данный момент девушка, умеющая плакать не глазами, но сердцем. Это качество редко встречалось на Pax Mexicana, где легко плакали и женщины, и мужчины, но именно по причине обыденности такого выражения эмоций за слезами редко стояло чувство. А сердце сеньориты готово было разорваться, уж это-то синьор Родригес видел совершенно ясно. Торопливо раскланявшись с доброй дюжиной знакомых, которым вот именно сейчас понадобилось перекинуться с ним парой слов, знаменитый танцор приблизился, наконец, к цели. За это время выражение лица упомянутой цели совершенно не изменилось, оставаясь по-прежнему нарочито отрешенным. Сеньор Родригес деликатно откашлялся, привлекая к себе внимание:

— Добрый вечер, сеньорита. Воистину добрый, ведь в этот вечер я встретил вас! Позвольте представиться — дон Эстебан Родригес, к вашим услугам. Могу ли я пригласить вас на танец, сеньорита?…

— Гамильтон. Мэри Гамильтон. Рада знакомству с вами, сеньор Родригес. — Легкий акцент не портил спаник девушки, скорее, добавлял пикантности. — Но вынуждена отказаться от вашего лестного предложения: этот танец мне незнаком. Что это?

— Это?! Помилуйте, сеньорита, это же танго! Разом загоревшийся дон Эстебан возмущенно всплеснул руками. — Неужели вы не видите, что…

— Сеньор Родригес, там, откуда я родом, танго не танцуют, — слабо улыбнулась девушка, — у нас в ходу джига и рил, да и те мне доводилось танцевать только в учебных целях, для тренировки вестибулярного аппарата и чувства ритма…

— Джига? Рил? — Мексиканец задумался. — Джига — это что-то вроде фламенко, нет?

— Не могу вам сказать, сеньор, я ни разу не видела, как танцуют фламенко. — Мэри виновато развела руками, но тоска, к радости сеньора Родригеса, исчезла из глаз, лицо стало подвижнее.

— Про румбу, самбу и сальсу даже и не спрашиваю, — проворчал он, — и что это за новости — учиться танцевать ради какой-то там тренировки?!