Ледяная трилогия - Владимир Сорокин

Мы берегли покой брата Ковро.

Под утро приехали сестры Пило и Джу. Они сменили нас. И сели рядом с постелью новообретенного. Мы же, пока не рассвело, снова посадили шофера за руль и поехали дальше от Москвы. Свернули с шоссе в глухой лес, пристрелили шофера, облили машину и оба трупа оставшимся бензином и подожгли. После чего мы долго шли пешком до железнодорожной станции. Сели на поезд и доехали до Казанского вокзала. Мы с Фер опоздали на службу на сорок четыре минуты. За провинность начальник обязал нас после работы мыть полы на нашем этаже. А также «сигнализировал о разгильдяйстве Дерибасов» комсомольскому секретарю, чтобы нас «проработали с песочком» на комсомольском собрании. Морда начальника властно клубилась:

– Забыли, где работаете? Забыли, чью фамилию носите? Дисциплина – прежде всего. ОГПУ – это вам не цирк!

Четверо суток Ковро приходил в себя. Удар ледяного молота повредил ему грудную мышцу, она вспухла и болела. Но проснувшееся сердце помогало. Мы по очереди дежурили на даче, оберегая брата Ковро. Он был потрясен и обеспокоен. Его состояние менялось стремительно: он то восторженно целовал нас, прижимая к разбитой груди, то истерично рыдал, призывая по-немецки мать и всех святых. Тонкие пальцы его дрожали, глаза горели. А сердце трепетало.

Мы с Фер знали , что его сердцу необходимо пройти через плач. Поэтому отпускать Ковро было опасно. Просыпаясь, он кидался к двери. Мы хватали его, прижимали к себе, говорили с его сердцем. Он яростно кричал, бился в наших руках, потом успокаивался.

Мы знали, что ОГПУ ищет его. И старались быть крайне осторожны.

Наконец на пятые сутки Ковро провалился в плач. Он рыдал, погружался в сон, просыпался и снова рыдал. Сестры Пило, Джу и Орти поочередно дежурили возле него. Братья Эдлап и Бидуго охраняли их.

Мы же с Фер снова занялись поиском.

Сперва нам повезло: едва мы вошли на биржу труда, где толпились безработные мясные машины, как наш магнит обнаружил сестру. Но она оказалась грудным ребенком. Безработная мать держала ее на руках, стоя в очереди. Дождавшись, когда она, в очередной раз получив отказ, пошла домой, мы двинулись за ней. Нам стоило большого труда сдержаться и не отнять у нее ребенка. Но мы не смогли бы сохранить жизнь сестре. Пришлось просто проследить, узнав адрес. Таким образом, нам стало известно, что безымянная сестра растет в Кривоколенном переулке, в коммунальной квартире на первом этаже дома № 6. Мясная машина, выдавившая нашу сестру на свет из своего влагалища, кормила ее своим молоком. Нужно было ждать, пока грудь нашей окрепнет и выдержит удар ледяного молота. И необходимо было помочь этой мясной машине. В тот же вечер мы собрали все деньги, которые были у нас, положили их в конверт и подбросили его кормящей мясной машине. Она осталась очень довольна находкой, считая ее помощью свыше . И в этом она была права.

Продолжив поиск, мы быстро поняли : проходы по улицам в час пик слишком тяжелы для нас с Фер. Двигаясь сквозь толпу, мы надрывали наши сердца. Просвечивать магнитом толпу торопящихся мясных машин было неизмеримее труднее, чем сидящих или стоящих. Идущая толпа подавляла нас, она гудела и клубилась , собираясь унести с собой, назад в страшную и беспросветную жизнь. Она жаждала поглощать. Нас сносило толпой, заставляло держаться за братьев. Колени наши дрожали. Начиная просвечивать толпу, мы моментально уставали и через пару минут буквально валились с ног. Потом требовались сутки, чтобы наши сердца и тела пришли в себя.

Мы решили больше не работать с движущейся толпой: это становилось опасно. Решено было просвечивать мясных машин в местах, где они работают, заседают, едят, смотрят зрелища, молятся, слушают ораторов и читают книги. Такими местами были заводы и фабрики, театры и кинотеатры, библиотеки, залы для заседаний, церкви, рестораны и столовые.

Первые два захода результатов не принесли. На вечере пролетарской поэзии в Политехническом институте и на комсомольском собрании ОГПУ наших не оказалось.

Зато нам очень повезло в третий заход: нам удалось раздобыть две контрамарки в Большой театр на оперу «Пиковая дама». Протиснувшись сквозь галдящую толпу в вестибюле, мы сели на галерке, среди студентов и рабфаковцев. Ярко освещенный зал был полон. Постепенно мясные машины успокоились и расселись по своим местам. Свет погас. Заиграл оркестр в оркестровой яме. Началась опера. На сцену вышли мясные машины в костюмах начала прошлого века и запели хором. Все они благодаря врожденным данным и многолетним тренировкам могли горлом издавать продолжительные звуки разной чистоты и высоты. Сидящие в зале мясные машины не умели издавать таких звуков. Поэтому они пришли послушать поющих мясных машин. Те же изображали карточных игроков. Затем появились женщины в кринолинах. Они запели более высокими голосами. Зал зааплодировал, меломаны и студенты на галерке закричали «Браво!». Сюжет оперы сводился к двум главным темам – любви и деньгам, слияние которых, по убеждению мясных машин, гарантирует полное земное счастье. Оркестр подыгрывал певцам. Оркестранты старательно извлекали звуки из деревянных и медных инструментов, стараясь следовать особой гармонии, выработанной за тысячелетия существования мясных машин. В этих убогих звуках, сливающихся с голосами поющих, ощущалась неосознанная тоска по миру Высшей Гармонии, недостижимому для мясных машин.

Мы с Фер стали скрупулезно просматривать зал. Мясные машины, завороженные происходящим на сцене, сидели неподвижно. Они были хорошо видны нам. В партере восседало советское начальство со своими женами, видны были гимнастерки и кители военных, там же сидели иностранцы; чиновники занимали бельэтаж, интеллигенция и меломаны сидели еще выше. Просмотрев партер, мы не обнаружили никого. Но едва магнит коснулся бельэтажа, как сердца наши вздрогнули : есть! Мы содрогнулись: Фер взвизгнула и заскрипела зубами, я издал громкий стон. Сидящие рядом мясные машины зашикали, приняв нас за полусумасшедших меломанов. Но мы радовались не арии Германа, а молодой женщине в вечернем платье и меховой горжетке в третьем ряду бельэтажа. Она смотрела на сцену, часто поднося к глазам перламутровый бинокль на раздвижной ручке. Рядом с ней сидела какая-то мясная машина в морской форме. Я не пытался посмотреть ее жизнь – мы сидели слишком далеко. В антракте мы приблизились к ней. Она была из «бывших»: особняк на Пятницкой, счастливое детство с куклами, собака Рэт, пони Цора, золотые погоны отца, пухлые руки матери, сестры, брат, тяжелые месячные, страх потерять всю кровь, любовь к мичману Антоше, венчание в Елоховском, выкидыш, Италия, снова выкидыш, революция, смерть отца, бегство матери, нищета, голодные обмороки, второе замужество, тяжелый запах мужа.

После антракта мы стали смотреть балконы и галерку. Но тут по залу прошел ропот, все закрутили головами. В бывшей царской ложе появился Сталин с женой. Это было неожиданно для нас . Но не для мясных машин: Сталин часто посещал московские театры. Сразу же в проходах замаячили фигуры охранников. Мы с Фер остановились. Оставили толпу перешептывающихся мясных машин. И перевели наш магнит на нового хозяина России. Он сидел в полутемной ложе. Мы пристально смотрели его. Но он не оказался нашим. Сердце его было простым насосом для перекачивания крови. А сам он – сильной мясной машиной. Издали я смутно видел его тяжело клубящуюся жизнь: в ней не было ничего особенного, что отличало бы его от сидящих в зале и оглядывающихся на него мясных машин. Он был как многие из них. Он сильно любил власть. Но многие в этом зале любили ее так же сильно. Жена его тоже не была нашей . Мясные машины еще долго оглядывались на своего вождя. Сталин спокойно смотрел на сцену. Там полноватая мясная машина пела, что жизнь – всего лишь игра, в которой счастлив тот, кто «ловит миг удачи», а неудачник обречен плакать, кляня свою судьбу. Он закончил арию, вызвав бурю оваций в зале. И тут мы увидели второго нашего : старик во втором ярусе балкона. Он хлопал, кричал «Браво!» и радовался как ребенок. Как истовый меломан, он пришел в оперу с партитурой. Она лежала перед ним на бархатном парапете балкона.