Алатырь-камень - Валерий Елманов

Что-то и сам Константин успел провернуть, кое с кем перемолвившись, но далеко не со всеми. Да и времени свободного явно не хватало. Даже с Мстиславом Удатным, которого надлежало предупредить, ему лишь один раз, улучив момент, и удалось перемолвиться.

– Сам-то как мыслишь о царе будущем? – спросил галицкий князь.

– А я слова своего не меняю, – твердо ответил Константин. – О чем мы с тобой тогда в шатре говорили, то я и теперь перед всеми повторить готов. Вот только не обессудь, Мстислав Мстиславич, но нельзя мне самому твое имя предлагать. Тут же припомнят, как ты до Ростиславля не дошел, да еще и половину ратей с собой увел. Решат сразу, будто в сговоре мы с тобой.

– Это кто ж обо мне такое помыслить посмеет?! – вспыхнул от гнева галицкий князь.

– Сам ведаешь, найдутся. Вслух не скажут, а промеж себя перешептываться станут. Но я так мыслю, что сыщутся люди, кои и без меня твое имечко назовут. Да такие, что рот им никто заткнуть не посмеет.

– А ты почем знаешь?

– Да уж знаю, – лукаво улыбнулся Константин. – Разве такое можно на самотек пускать? Так что поверь на слово, княже, назовут твое имя.

– А я вот иначе мыслю… – начал было задумчиво галичский князь, но тут откуда ни возьмись появился Александр Бельзский, который в последние дни старался как можно дольше и чаще маячить перед будущим вероятным кандидатом на престол, и Мстислав, досадливо махнув рукой, лишь бросил Константину: – Опосля поговорим.

Однако разговора так и не получилось, о чем Константин вскорости очень сильно пожалел. Эх, кабы знать ему, что задумал галицкий князь, уж он бы…

Да что там говорить. Все мы себе соломки бы подстелили, чтоб помягче приземляться пришлось, да вот беда – не знаешь, где это самое падение тебя подстеречь может…

День избрания выдался на редкость хмурым. Мать городов русских и без того уже неделю не баловала князей солнечными днями, но этот был не просто пасмурным. Свинцовые снеговые тучи безостановочно засыпали древнюю столицу Руси тяжелыми хлопьями. Поэтому на улице целый день царили сумерки, а через тонкие веницейские стекла, вставленные в окошки терема, и вовсе ничего нельзя было разглядеть.

В гриднице стояла жара. К теплу, щедро изливавшемуся от муравленых изразцов русской печи, прибавлялась немалая толика от дыхания свечей, в обилии горящих на многочисленных ажурных поставцах, закрепленных прямо в бревенчатых стенах.

Не поскупился Мстислав Романович, повелел, дабы холопы как можно ярче залили всю гридницу светом, ибо в сей торжественный день негоже, чтобы хоть кто-то был укрыт в тени. И опять-таки свет – он от бога идет, потому и важно, чтоб нигде полумрака не наблюдалось, разве что под столом, покрытым нарядной льняной скатертью с богатой вышивкой по краям. Можно было бы и подороже ткань выбрать, но все они были цветными, а для такого случая – опять-таки с намеком – требовалась непременно белоснежная, символизирующая чистоту помыслов и слов.

Сам киевский князь тоже по такому случаю принарядился. Сарафанец[86]его с обилием серебряных пуговиц был попросту накинут на плечи. Из-под него выглядывала красиво расшитая по вороту и подолу длинная, почти до колен рубаха из золотого аксамита.[87]

Широкие серебряные браслеты в виде змеек, кусающих себя за хвост, туго охватывали запястья Мстислава Романовича. Глаза змей изумрудно поблескивали. Довершал великолепное убранство киевского князя широкий пояс, переливавшийся обильным разноцветьем рубинов, сапфиров, алмазов и прочих драгоценных камней.

По сравнению с ним даже Мстислав Удатный, Владимир Рюрикович и старший сын киевского князя Святослав Мстиславович, одетые наряднее всех, выглядели уже серовато, а что касается прочих, то они и вовсе близко не стояли.

Константин слегка подосадовал на то, что вовремя не позаботился о своей экипировке, выглядевшей более чем скромно.

«Ну и ладно, – подумал он. – Зато у меня штаны с карманами. Таких ни у кого нет, даже у киевского князя, вот».

Торжественное заседание, как и в предыдущие дни, начал митрополит Мефодий. Вот только обычно он предлагал вознести молитву для того, чтобы господь послал ясность уму и умягчил душу, изгнав из нее всяческую корысть, после чего его миссия заканчивалась. Теперь же он не ограничился молитвой.

Повернувшись к князьям, он строго оглядел всех собравшихся в гриднице, величавым движением руки усадил их на лавки, после чего произнес:

– Правда без силы немощна. Посему собрались мы с вами, дабы избрать единого правителя, нарекая его царем и добровольно вверяя в его руки всю силу Руси. Вникните, князья, умудренные жизнью и вовсе юные, убеленные сединами и младые ликом, на свершение коего великого дела посягаем мы ныне, проникнитесь благодатью небесной, дабы при выборе чистота ваших помыслов не была замутнена мерзкими водами корысти, вражды и ненависти. Особливо же, дети мои во Христе, надлежит при этом чураться черной зависти, – возвысил он голос и строго оглядел окружающих. – Мыслите тако: не на величие вы ныне изберете одного из вас, а напротив – для трудов тяжких и неусыпных во славу Руси. Корона лишь с виду искриста яхонтами и рдеет златом и серебром. На деле она – венец терновый, кой тяжек и неудобен. И яко нескончаема его тяжесть, такоже нескончаемы будут заботы и труды избранника нашего на благо родной земли. Вечор призывал я всех вас погрузиться в благочестивое раздумье, просить господа поведать имя, за кое вы отдадите свой голос. Верую, что многие из вас тако и поступили. Мне же, яко носителю власти духовной, стоящей превыше всех князей и царей, надлежит первым произнести это имя. Одначе допреж того поведаю я об этом князе. Уродился он Рюриковичем, яко и все вы, но град имеша захудалый, а княжество – невеликое, – певуче начал митрополит свой рассказ.

Князья настороженно переглянулись, и почти каждый краешком глаза посмотрел в самый дальний конец стола, где, распрямив плечи, гордо сидел Константин Рязанский.

«Что происходит?! – взывал к Мстиславу Романовичу Киевскому красноречивый взгляд Владимира Рюриковича Смоленского. – Это же он про своего рязанского князя речь ведет?! Сейчас еще, чего доброго, имя его назовет, и тогда все – убийца моего сына сядет на царский трон. Сделай же хоть что-нибудь, братан многомудрый, иначе поздно будет!»

И тут же в голове его мелькнуло запоздалое сожаление: «А я еще, остолоп, кочевряжился, князя галицкого не желая, да все мыслил, как самому на трон вскарабкаться. Вот и доупирался. Или не все еще потеряно и удастся Мстиславу венец вручить?»

– И бысть у князя оного в жизни его одна главная мысль – дабы правда на Руси силу обрела, кривда же подлая в ад низринулась, – тем временем продолжал владыка Мефодий. – Не даровал ему господь многочадия, но возвеличил имя его, кое ныне слышно во всех уголках русской земли. Но славен сей князь первым делом потому, что всегда, во всех битвах стоял за правду. Ради нее не жалел он ничего и никого, ибо дороже всех ему истина святая была. И потому господь в своей милости даровал возлюбленному чаду свому победы над ворогами своими, яко внутри земель русских, тако же и за пределами их, отчего и княжество его ныне велико, богато и людом обильно.