Офирский скворец - Борис Евсеев

Что у людей бывают замыслы, Валена раньше не догадывалась. Поэтому словами Варсанофия была поражена и в ответ ничего вымолвить не решилась. Еще больше она поразилась, когда Варсонофий пригласил ее и престарелую польку Алицию – кассира – к себе в мастерскую.

Мастерская зодчего хлебов располагалась на чердаке. Но даже чердачная теснота произвела на трепетную Валену сильное впечатление.

На книжных полках под крепкими прозрачными колпаками стояли хлебные и булочные фигурки! Они были разными и были почти живыми. В колпаках для притока воздуха были проделаны аккуратные дырочки. То ли хлебный дух так воодушевлял фигурки, то ли мастерство Варсонофия сказывалось, но только казалось: еще немного, и взмахнут фигурки руками, как крыльями, притопнут ножками – и в магазин, за пивком!

Особенно удивила Валену фигурка лешего. Леший был вылеплен из зеленоватого, с тмином и плесенью рижского хлеба и точь-в-точь напоминал владельца магазина «Экономка», крупнолапого и длиннорукого, но при этом не в меру малорослого Ахирама.

Под стать хлебному лешему – тоже малорослая, да еще поперек себя шире – была и московская плюшка, с пряником вместо головы, с шоколадками-галошами на ногах. Изображала плюшка – Ахирамову жену Катерину…

– Умру, а людишек хлебных есть не стану, – по-мужски скупо хвастался Варсик, – не хлебом единым, а чувством незримым жив человек! А еще тем хлебом он жив, на какой с упоением смотрит! Упоение же и без вина бывает, – загадочно глядя на двадцатипятилетнюю, сладко-сдобную Валену, добавлял Варсонофий…

Выпили чаю, закусили консервированной стерлядкой.

– Только одной фигурки теперь здесь и не хватает, – едва слышно кручинился Варсик, – только заморский божок, из торта «Отелло» вылепленный, здесь нужен…

Через два дня Валена «заначила» для Варсюши торт. Свежий как масло, черно-бело-коричневый, с голубыми вишнями, тот самый, «Отелло»!

Бомжары недостачу сразу учуяли, стали бесчинствовать, подняли ор, но их быстро выпроводили вон, и Варсонофий перед самым закрытием магазина получил торт в подарок. Даже не сказав спасибо, Варсик быстро обернул торт для сокрытия газеткой и упрыгал к себе на чердак.

А еще через день Варсюша пропал.

– Фигур хлебных он своих испужался, – подначивала знавшая про чердачную мастерскую Устя. – А ты не лепи людей из хлеба, ты не лепи! Бабка-покойница волчицей на таких рыкала: гр-рех!

– В голод, и правда, грех было лепить, – оправдывалась Валена, – а сейчас хлеба много, вон, гляди: под ногами на улице попадается.

Конечно, в страх перед фигурками Валена не поверила: Варсонофий был не трус, хотя и раним без меры…

Тут нежданно-негаданно в магазин явился пустобородый Никодимыч.

– Я не за тортом, не бойся, – сказал Никодимыч. – А что пропал Варсюха – этому сочувствую, – пустобородый почесал нос, – но только не пропал он. В Ногинск, к двоюродному брату подался. Подальше от фигур своих зачерствевших. А сам их чем-то гадким начинил! Чем точно – не знаю. Но что гадким – верняк!

Вечером снежистым, вечером лунным шла Валена на цыпочках к Варсикову чердаку. В пакетике – бутылка «Арбатского свадебного». На закуску козий сыр и мидии в масле.

Тут вдруг Валене показалось: не одна идет – с Варсюшей! И не идут они, а, слегка откинув спины назад, резво так, едва касаясь ногами земли, – бегут себе потихоньку. Сперва на чердак взбегают, потом вниз, в подвал. А после – снова на чердак и опять вниз.

Как те две белки-летяги, кружа́т и кружа́т воздушно!

И не утомляет их движение, не тяжелит. Наоборот: молодит, легчит. Да еще будто дополнительно в спины им два небольших пароходных колеса вставили: крутятся и крутятся гребные винты, бегу молодящему помогают!

Опомнилась Валена на чердаке, слава Богу, решетка оказалась отпертой.

Обамчик, вылепленный из торта «Отелло», стоял внутри пустой книжной полки, за протертым до блеска стеклом.

Стоял, душка, глядел задумчиво на старый треснувший пополам диван.

Обамчик был, конечно, не слишком улыбчив. Еще б! Сами на чердаке, среди Ахирамов и толстых их жен, постояли бы! К тому ж и две голубые вишни, перераспределенные зодчим вместо глаз на одежду, уже отвалились.

Одно было не совсем понятно: зодчий хлеба и ваятель то́ртов вылепил почему-то Барака в юбочке. Но в остальном вышел Обамчик – надо бы лучше, да некуда! Он, конечно, заметно почерствел, и одно ухо оттопыривалось больше другого. Но все это были мелочи и пустая печаль.

А вот что и впрямь нехорошо было, так это то, что левое ухо продолжало расти, как на дрожжах! Валена даже хотела вынуть из пакета сантиметр, чтоб ухо обамовское измерить. Но потом поняла: не надо сантиметра, и так видно – вздувается ухо и пухнет, скоро крупней самого Обамчика станет!

– Ну милый, ну Варсик, ну, так-то зачем? – огорченно шептала Валена.

Сзади что-то тихо стукнуло. Валена обернулась.

Оказалось: уронил на стол форменную фуражку полицейский Харлашкин.

– Я, конечно, дичайше извиняюсь, что помешал, – саркастически сказал полицейский, – и ты не думай, Валена, что я какой-то там полицай прошлых лет, слежу тут за тобой. В отличие от местных жителей я мирно настроен, почти либерально. Но положением своим обязательно воспользуюсь!

– Ага, сейчас. – Валена крутнулась к чердачной двери.

– Беги, беги, – сказал либерал-полицай Харлашкин, – а я пока эти фигурки в пыль разотру. И эту самую Обаму в юбке отнесу куда надо: пусть знают, как вы тут с Варсой над международным положением издеваетесь. Ишь, ухо какое вылепили! Не вождь Америки, а божок истуканистый у вас вышел! Это зачем так карикатурно? Нафига, я спрашиваю, мозгоклюйством заниматься?

– Оно само, – пролепетала Валена, – ухо только что маленькое было…

– Брось заливать! А не хочешь бузы – тогда марш на диван!

Валена в нерешительности остановилась.

Харлашкин допекал ее давно, но был отчего-то противен: колкие глазки, зад шире плеч и нехарактерная для полицейских чернявая борода клочками сильно его портили.

– Не веришь? Смотри сюда.

Харлашкин двинулся к зеленому лешему, но потом вдруг поднес руку к пряничной собаке с двумя хвостами.

Раздался тихий взрыв, скорей даже плотный хлопок. Харлашкин отдернул руку, и сразу же бухнуло еще раз…

И отвалилось громадное Обамчиково ухо, и вывалился из шкафа, как черт из табакерки, пораненный божок Обама, и разлетелась в клочки двухвостая собака, выпал из нее крохотный айфон, а по чердаку разлилась встроенная в айфон песня:

Ты по-собачьи дьявольски красив,

С такою милою доверчивой приятцей,

И никого ни капли не спросив,

Как пьяный друг, ты лезешь целоваться…

Мелодия внезапно оборвалась. Харлашкин упал на пружины дивана и дробно, по-женски засучил по́ полу ногами в лаковых ботинках.