Особенная семья - Холли Джейкобс

Вот здорово! Он окликнул ее и предупредил, но не захотел коснуться.

После десятка с небольшим шагов Колм остановился.

– Готова?

– Да.

Он начал развязывать повязку, но дело застопорилось.

– Разреши мне, дружище, – сказал Лайам.

Анна с трудом удержалась от того, чтобы наклониться навстречу прикосновению и прижаться к нему. Придется искать новый подход к Лайаму Франклину.

Еще мгновение – и повязка была снята. Глаза приспособились не сразу, и какое-то время она не могла понять, где находится. Затем узнала дом Лайама и Колма. Вот только выглядел он совершенно иначе. Дом светился, изнутри и снаружи.

Терраса была выкрашена в яркий светло-зеленый цвет. Анна подняла голову и увидела, что на всех фронтальных окнах появились жалюзи того же веселого цвета.

Но главное было даже не в цвете. Ее внимание сразу же приковала к себе новая плетеная мебель. Белая плетеная мебель с пухлыми цветастыми подушками. Плетеный кофейный столик и столики с лампами возле кресел, а в дальнем уголке террасы специальные качели.

Терраса ее мечты.

– Лайам, Колм… – Она начала что-то говорить, но Лайам прервал:

– Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Я знаю, что не заслуживаю этого, но все-таки прошу.

Анна кивнула.

– В том, что Колм стал таким, моя вина. Мы с ним близнецы. Однояйцевые близнецы. Причем я родился первым. Колм появился намного позже, и его пуповина обмоталась вокруг шейки и сдавила ее. Ему не хватало кислорода. Именно поэтому он…

– Особенный, – подсказал Колм. – Не такой, как все, и особенный, да, Анна?

Анна кивнула:

– Да, Колм.

Лайам продолжал:

– Анна, я вырос с убеждением, что моя задача – позаботиться о нем.

– Колм сам может о себе позаботиться.

– Я знаю. Ну, вернее, я этого не знал, пока в нашей жизни не появилась ты, но чем более независимым он становился, тем сильнее злился я. Я понимая, что должен радоваться за него. И теперь понимаю, что очень мешал тебе, приставал как банный лист к… э-э, попе. Вот только я не понимал, что растущая независимость Колма может означать для меня самого. Я всю жизнь присматривал за Колмом. Я знал, что в долгу перед ним.

– Лайам, но это же не твоя вина, – сказала Анна.

– Но я злился так много лет! Злился на то, что я могу делать, а Колм не может. Злился, что ему приходится на каждом шагу сталкиваться с миром, который часто бывает жесток. Просто злился. Но вдруг возникла ты, и Колм начал… ну, взрослеть, что ли.

– И ты злился.

– Ну да, но, Лайам, он злился не на меня и не на тебя, – вставил Колм, пытаясь, судя по всему, ободрить и поддержать Анну.

Она взяла его руку и благодарно сжала.

– Со злостью жить гораздо проще, чем с чувством вины, – признался Лайам. – А я всю жизнь злился на судьбу. А тут вдруг Колм начал учиться жить самостоятельно, на своих собственных условиях, и я просто не знал, что делать со всей этой злостью. Я не знал, как теперь жить мне самому. Я не просто злился. Я был напуган и оттого злился еще больше. Но теперь…

– Теперь? – настойчиво спросила Анна, когда Лайам остановился.

– Я больше не злюсь. Колм убедил меня наконец, что мне не нужно присматривать за братом. Он способен сам делать это. А еще он сказал мне, что жалеет меня, потому что повезло именно ему. У него есть любимая работа, друзья… и ты, тогда как я тебя оттолкнул.

– Ну, я не собиралась оставаться в стороне.

– Нет?

Она изучающе смотрела на Лайама. Может быть, он этого еще не знает, но он тоже любим. Чудесный, мягкий человек.

– Тебе пора бы знать, что я гораздо упрямее, чем можно подумать. Да, я обиделась, мне было больно, но я пришла бы в себя и вернулась. Непременно.

– Я рад, что опередил тебя на этот раз. – Он показал на преобразившуюся террасу. – Анна, иногда, если как следует постараться, потрепанные шезлонги могут превратиться в белые плетеные кресла. И прежде чем ты скажешь, что люди не должны менять себя ради кого-то другого, отвечу: я меняюсь не ради тебя, я меняюсь благодаря тебе. И благодаря своему брату. Впервые в жизни я свободен, я не чувствую ни злости, ни вины. Только благодарность. За брата, который готов помочь мне, когда я в этом нуждаюсь, и за тебя. Я готов сделать все, только бы вернуть тебя. Я…

Он не смог закончить начатую фразу, потому что Анна бросилась в его объятия и принялась целовать.

– Как неприлично! – воскликнул Колм. – Лайам, я же предупреждал насчет поцелуев! Подождите, вот скажу Джошу и Джилли, что вы двое целовались! Они тоже скажут: «Фу! Какая гадость!»

Ни Анна, ни Лайам не обратили внимания на рвотные звуки, которыми Колм выразил свое отвращение к поцелуям.

– Я люблю тебя! Я не хочу, чтобы ты злился или винил себя. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– Буду… если ты будешь со мной.

– О нет! Не надо больше целоваться! – завопил совсем рядом Колм. – Весь день я красил, а тут еще эти поцелуи! Ужасно!

Анна не поняла, какое отношение день, проведенный за окраской террасы, имеет к поцелуям, но ей было все равно. В данный момент она знала одно: она любит Лайама Франклина, а он, хоть и не произнес заветных слов, любит ее. В этом она была уверена. В конце концов, он подарил ей белую плетеную мебель.

– Помнишь нашу поездку в Ферранте, когда ты спросила, о чем я мечтаю? – тихонько прошептал Лайам ей в ухо.

Анна кивнула.

– Так вот. Я никогда не мечтал, потому что не считал себя вправе. Но я нашел свою мечту в тебе, Анна! Не могу придумать лучшей мечты, чем всю жизнь провести на этой террасе… с тобой.

– Итак, мы готовы? – спросила Сили три месяца спустя.

Стоял октябрь. Вечер выдался жарким и душным, но Анна знала: не запоздавшее осеннее тепло виной тому, что ей нечем дышать. Она оглядела зал заседаний городского совета и попыталась успокоиться усилием воли.

– Думаю, готовы, насколько это вообще возможно. Жаль, не удалось убедить окрестных жителей в том, что клиенты «Рассвета» в качестве соседей – это хорошо.

Зал был полон. Анне пришло в голову, что они с Сили очень напоминают Давида, выступившего с пращой против соседского Голиафа. Все присутствующие – а их было не меньше двух десятков – пристально их рассматривали. Среди прочих зрителей она заметила мать и Дуга, ее приятеля. Их отношения все еще продолжались. Анна никогда не видела мать такой счастливой. За одно это она была готова искренне полюбить Дуга, но, надо сказать, он и правда оказался очень приятным человеком.

Очень приятный человек был одет в самую жуткую клетчатую рубашку из всех, какие Анна видела в жизни. Правда, мать ее как будто этого не замечала. Или ей было все равно.