Голос Вессема. Радиомолчание - Теа Сандет

совершил ту свою ошибку — первую и чуть не ставшую последней. Он поначалу производил на Петера жутковатое впечатление. Правая половина его лица была закрыта искусственной кожей, искусственными были его глаза, и частично руки и ноги. Искусственным был даже голос. И еще он все время путал слова, мог сказать «мороженое» вместо «хорошее» или «осколки» вместо «футболки». Когда Райнгольду предложили участие в проекте, то стандартную форму пришлось заполнять позже. А тогда в госпитале он едва смог кивнуть.

Андрюс сжег легкие, потому что при маркировке бочек кто-то перепутал коды машинного масла и отравляющего вещества. Он успел только вскрыть ту бочку и смазать несколько деталей. Андрюс подписывал согласие, задыхаясь и отплевываясь кровью. Позже оказалось, что и сетчатку тоже сожгло. Если он и переживал по этому поводу, то не слишком. Ему, казалось, вообще все было нипочем. За работой он всегда едва слышно мурлыкал что-то себе под нос. Он бы с радостью вернулся в гараж своей воинской части, ремонтировать любимые вездеходки, но раз теперь надо быть здесь — что же, он и здесь будет с радостью.

Про самого Петера можно было сказать, что он легко отделался — его глаза были при нем, из-под кожи не просвечивала сетка, но в той аварии, после которой остальные бойцы ушли на своих ногах, металлический прут воткнулся ему прямо в грудь, задев сердце и сломав позвоночник.

А еще была Ива. Когда она смотрела Петеру в глаза, ему казалось, что в его сердце снова втыкается что-то острое. Он бы умер за нее, если потребуется.

И не только он. Андрюс и Райнгольд тоже. Когда она подключалась к ним троим — легко, словно с детства этому училась, — он иногда слышал отголоски их эмоций.

Он бы никогда не смог сказать ей, что чувствует, но она, конечно, знала. Она все про них знала.

И доктор Эйсуле тоже знала. Однажды он слышал, как она говорила этому доктору-немцу, что их реакция называется «перенос». Как будто это что-то ненастоящее.

Что она вообще понимала.

А потом немец и доктор Эйсуле поссорились, как раз перед тем, как полковник Валлерт вызвал их к себе и сказал, что для них четверых есть важное задание.

Позже Андрюс припомнил, что еще в детстве слышал про Вессем — мол, там случилось что-то ужасное и таинственное, даже, пожалуй, зловещее, правда, подробностей он вспомнить не смог. А Райнгольд сказал, что это и не важно — полковник Валлерт же уже объяснил им, что там, в старых шахтах под городом, прятались остатки армии Возрождения Нации, террористы, которые сумели забаррикадироваться и подорвать себя, когда их все же обнаружили. Террористы пытались воссоздать Измененных, так что туда им и дорога. Террористов Петеру жалко не было. Плохо было то, что все это так и осталось забаррикадированным под городом. Устройство этих тоннелей таково, что тяжелую технику для разбора завалов туда спустить невозможно. А силами обычных людей эти тонны камня не сдвинуть. Поэтому им четверым предстоит сделать то, что не смог сделать никто до них — спуститься вниз, осмотреться и вынести все, что там осталось. Если там и вправду есть Измененные, их тоже нужно доставить на поверхность — разумеется, чтобы затем уничтожить. Никто, кроме них, во всем мире не сможет справиться с этой задачей.

Прежде иногда Петер спрашивал себя, в чем цель эксперимента, в котором они участвуют. Исследования ради исследований? Испытания новых имплантов на тех, кто все равно был обречен? Не то что бы его это сильно беспокоило — он был счастлив, что не умер и что не придется при этом провести годы в инвалидном кресле, пытаясь выжить на крошечное пособие. Но теперь, стоя рядом с людьми, которые стали его семьей, он слушал полковника Валлерта и все понимал.

— Мы столкнулись с угрозой, с которой, как полагали, давно покончено. Наши информаторы сообщают, что «Ин урма Эва», последователи Возрождения Нации, перешли к активным действиям. Они планируют сконструировать новых Измененных солдат и выпустить их на свободу. Нет ничего более важного сейчас, чем уничтожить их. Эту заразу мы задавим в зародыше. Но мы должны исключить саму возможность, что разработки Возрождения Нации могут попасть в руки кому-то еще. От вас сейчас зависит будущее не только Центральноевропейской Республики, но и всего цивилизованного мира.

Петер слушал его и кивал. В армейской учебке им показывали съемки, которые были сделаны в Караге и потом еще в Мышанке, вместо которой теперь пустоши. Кем нужно быть, чтобы захотеть вернуть этих тварей, зная, на что они способны? Нет. Этого не должно повториться.

Они выдвинулись затемно. Сначала ехали на внедорожнике, потом, когда проехать стало совсем невозможно, вышли и пошли пешком. Петер нес генератор и запас горючего, Райнгольд — прожектора, при свете которых они должны были работать внизу, в шахтах, Андрюс тащил на себе все их вещи, а сержант Хольт — рюкзак с какими-то медицинскими штуками. Иве они не дали ничего, и она шла легко, этой своей танцующей походкой, время от времени пиная листья так, чтобы они разлетались, и видно было, что ей нравится эта прогулка. Ива вообще любила лес, ее интернат в Тополячеке стоял посреди леса.

Однажды Петер спросил ее, как она попала в проект. Ведь она не была военной, у нее не было ни травм, ни аварий. После интерната она должна была, как и все, кто не пошел в армию, получить комнату в социальном общежитии и работу в какой-нибудь дыре, где она будет вкалывать лет пять, пока не возместит государству потраченные на нее ресурсы. Помявшись, Ива ответила, что однажды для всех старшеклассников, у которых были высокие баллы по социальной работе, провели целую кучу медицинских тестов, а после ее вызвал к себе директор интерната. В кабинете, кроме него, был мужчина в военной форме без опознавательных знаков, который предложил ей интересную и высокооплачиваемую работу.

Вообще-то она любила возиться с детьми, с удовольствием отрабатывала обязательные часы в отделении для малышей и рассчитывала после выпуска получить работу в своем же интернате. Куратор их группы пару раз намекала на это, и Ива считала вопрос почти решенным. Но вышло иначе.

— Мы все получили распределение накануне, — сказала Ива немного виновато. — Я должна была ехать в «Дом жизни» в Трепен. Это на самой границе пустошей, очень бедный поселок, и выбраться потом оттуда очень сложно. Пришлось бы годами работать за еду и комнату. Ну и… Все думают, что я туда и уехала.

Впоследствии Петер много раз думал,