Небо в алмазах - Юлия Яковлева

Зайцев постарался, чтобы голос его не выдал:

– Зачем же она приходила, если не за ролью?

Тот пожал плечами. Перегнулся и, не вставая из кресла, подтянул к себе с пола книгу, водрузил на колени. Раскрыл.

– Если хотите мое мнение, роль тут ни при чем.

– Я не хочу ваше мнение, – раздраженно перебил Зайцев.

Утесов огрызнулся:

– Зачем же вы сюда притащились? На шашлыки?

– За фактами.

Руки Утесова переворачивали страницы книги, точно хозяин забыл отключить механизм.

– Факты! Да с чего вы взяли, что ей от меня что-то было нужно?.. О, гляньте, ромашка аптечная. А где аптека? – Но шутка зашипела и не взорвалась, не распустилась в небе сотней искр. Утесов чуть не рвал страницы, перемахивая. Словно надеялся в книге найти подсказку и завершить неприятный разговор.

– Не что-то. Роль, – все нажимал и нажимал Зайцев.

Утесов перестал листать. Недоверие его было непритворным.

– Товарищ агент!.. Да ведь женской роли в моей фильме – с гулькин нос. Во! Вся роль.

Утесов отмерил на кончике указательного пальца.

– А Варя… Ей только высший класс подавай. Гулькин нос она не возьмет. Фемина. Стерва, конечно. Но фемина… – мечтательно повторил он. Повернул к Зайцеву книгу, раскрытую на изображении алого пышного цветка: – …и розан… Вы лучше у нее самой спросите, зачем она на фабрику приходила.

Зайцев нахмурился.

«Точно. Он не знает, что Варя мертва. Никто не знает. Почти». Взгляд остановился. Утесов воспринял это как гримасу недоверия.

– Это моя фильма, товарищ агент, я уже вам сказал. И не хвастаюсь, а даю самый железный факт. Вы что, «Музыкальный магазин» не видели? Публика идет на меня. Вот вам факт. А роль… Москва на эту роль все равно притащила какую-то свою старую кобылу.

– «Бомбейскую чуму»?

Утесов вскинул брови.

– А что, «бомбейская чума» тоже эту роль хотела? Держите меня семеро. А ей зачем?.. Воображаю, как бы она гремела костями в каскадах. Старая вешалка. Вот ведь комиссия. Выбирай не хочу – между старой вешалкой и старой кобылой – Шурочкой и Любочкой.

Заметно было, что он успокоился. Опять весело затрещал:

– Вы, кстати, в курсе? Они эту Любку свою для роли еще и перекрасили. Масть кляче поменяли. Как цыганы-конокрады с Привоза. Осталось только вставить Любке молодые зубы и отскоблить копыта. Вы не подумайте, товарищ агент, что я близко к сердцу принимаю. Я фактами делюсь, а вообще, я само спокойствие. Потому что роль женская, я ж вам уже сказал, с гулькин нос. Фильму мою эта Любка все равно не испортит. С такой…

Вдруг губы его растянулись в улыбке, книга выпала, глаза превратились в любезные щелочки. А за ними Зайцев, сидевший близко, заметил метнувшийся ужас. Зайцев обернулся. В прямоугольнике солнечного света – широкоплечая мужская фигура.

* * *

– Вот знаешь, Нефедов, а правда: красавец. Я таких, прямо скажу, даже среди брачных аферистов не встречал… А типчик этот одесский, весь скукожился сразу. Прямо пустая оболочка в кресле от него одна осталась… Ну ты слушаешь? Или над свиньей своей трясешься? Да не помрет он. Не помрет.

Нефедов и в самом деле поправлял покрывало – поросенку было устроено гнездо из подушек.

– Что, много коньяка ему дали? – посочувствовал Зайцев.

– Тарелку глубокую. Чтоб его водить начало. Чтоб куролесить он начал. Смешнее так для сцены, видите ли.

– Ты погоди.

– …Вот ведь свиньи. Люди эти. Как можно над животным издеваться?

– Свиньи, – не стал спорить Зайцев, вспомнив разгромленную дачу профессора Федорова. – Наш поросенок среди них – самый приличный.

Нефедов подоткнул покрывало.

– Наоборот, лучше сними, – посоветовал Зайцев – И воды приготовь. Сушняк лечить. А Самойлов еще леденцы сладкие трескает в таких случаях – говорит, помогает… Так вот, Аполлон этот московский, Александров его фамилия, режиссер он у них или вроде того, начальство, короче. У него здесь с актрисулей роман страстный закрутился. И нарисовался этот Александров, как раз когда дурак откровенничать мне про актрис начал. Вернее, поливать их распоследними словами. В том числе и зазнобу режиссера этого. Она, мол, и страшная, и старая, и кобыла, а лезет молоденьких играть.

– Правда страшная?

– Не знаю, Нефедов, – чистосердечно признался Зайцев, вспомнив увиденную мельком даму с косичками. – Не разбираюсь я в таких дамах. Отполированная, как целлулоидный пупс. Как такую обнять? Да вообще, не в этом же дело. Хоть какая пусть она. Сам товарищ Утесов, можно подумать, юный и прекрасный. Тем не менее он дельную мысль высказал… Ты куда?

– Пойду в столовой сахару возьму. Посмотрите, пока он спит. Не уходите, пока не вернусь, – почти жалобно попросил он.

Зайцев хотел рявкнуть: «Ты офонарел совсем? Есть у нас время?»

Но вместо этого пообещал:

– Посмотрю.

Приученный питерским летом к карикатуре южных зим, Зайцев не умел обращаться с жарой. Он поступил так, как сделал бы в Ленинграде: открыл окно. По глазам полоснуло солнце. Показалось, что в лицо сунули горячим утюгом. Нечто подобное с ним и в самом деле однажды было: когда брали на Невской заставе Сеню Кислого и его ребят, один схватил чугунный, наполненный углями утюг и махнул – Зайцеву повезло, только ресницы опалило. Но ощущение вот этой волны жара на коже запомнилось. И еще осталось удивление – вспомнил Зайцев: бандит попался франтоватый – наглаживал, значит, махры свои.

Зайцев закрыл окно. Дышать в комнате было нечем, как в сухой финской бане. Снова открыл. На этот раз задернул штору. В полумраке казалось не так жарко.

Мимоходом наклонился над спящим поросенком. Убедился, что мохнатые бока вздымаются. Зайцев открыл дверь. Потянуло сквозняком. Штора заколыхалась. «Вот так лучше всего», – остался доволен он. С ветерком влетела брань: «На хрен – пошел».

Зайцев выглянул в окно. Черный прямоугольник крыши, блики на капоте. У ворот стоял черный автомобиль. Зайцев отшатнулся за занавеску. Дверцы нараспашку. К ним от ворот виллы откатился брюнет, на ходу надевая голубую фуражку. Сверху Зайцеву не разглядеть было, сколько в машине пехоты. В том, что бежавший бежал на хрен, Зайцев не сомневался. Фуражки были местные. А киногруппа на вилле – столичной. В бесклассовом советском обществе провинциальные гэпэушники и столичные киношники соотносились примерно как сельские конюхи и члены палаты лордов.

Яснее некуда. Местные гэпэушники подкатили принять ленинградских мильтонов. Вилла процедила, что ленинградских мильтонов здесь нет. Что правда. Есть – дрессировщики. Селяне попытались настаивать. Были посланы.