Хроники Престижного района - Светлана Гершанова

Я уеду в город после завтрака, к обеду вернусь. На вечер столик заказал в ресторане. Помнишь, как мы танцевали с тобой? Пить не буду. И насиловать не стану, не надейся. Хорошенького понемножку. А до вечера будешь лежать у меня, в моём костюме, наказанная. Иди ко мне, я тебя отнесу. Глупый, глупый мой лягушонок, ужасно глупый. И совершенно мой. Лежи. И плакать мне не вздумай, ты должна вечером быть самой красивой на свете. Спи, я запру двери, никто не войдёт, пока не вернусь, не бойся.

Она смотрела на него, Господи, как смотрела! Оторваться было невозможно. Погладил её по щеке и ушёл.

Вечером сам надел на неё платье. Посмотрел, подумал:

— Распусти волосы. Давай, причешу. Спинку закрывают, убери. Я видел, остальные обойдутся. Так, в узелок. Мне понравилось ещё в комнате с камерой. И спинка открыта, и шейка. Ты себя не узнаешь в зеркале, разрешу один раз, потом опять буду твоим зеркалом. Поехали, царевна. Лягушачью шкурку я спрятал, переодену, как только вернёмся.

Подвёл её к зеркалу в гардеробе. Она взглянула и повернулась к нему:

— Это не я, не может быть!

— Ты, царевна. Я бы тебя ни с кем не перепутал, не сомневайся. Пойдём.

Она была оживлена, широко открытые глаза сияли, ямочки на округлившихся щеках, полуулыбка…

Ждала праздник, и получила его. Он обращался с ней, действительно, как с царевной, предупредительно, даже почтительно. Когда вёл в танце, его рука ни разу не спустилась ниже талии, и только взгляд говорил — это моя вещь. Красивая, дорогая, изысканная, — и моя.

В тот, первый раз, он проводил рукой по её телу сквозь неосязаемую ткань, и знакомился с ним. С торчащими позвонками, рёбрышками под тонкой кожей, девчоночьими грудками, косточками, где они не должны были ощущаться! И она замирала от этих прикосновений.

Теперь он знал её тело наизусть. Но это не вызывало скуку, как с Луизиными девочками. Была только нежность. И привычная мысль собственника — я принесу тебя к себе. Могу, хоть сейчас. А могу подождать, никуда не денешься.

Но у него был продуманный план, как в прошлый раз. Он хотел напоить её. Чтобы уж совсем — никакой своей воли. Один раз, может, это прощание, и ему не удастся её выкупить, выпросить, вымолить. Он не вынесет, если её поведут на фото-сессию, выставят на аукцион. Всех этих жеребцов перестреляет и пустит себе пулю в лоб.

Но сейчас я хочу её совершенно мою. Совершенно.

Подвёл к столу. Ликёр был сладким и крепким. Налил большой бокал.

— За тебя, царевна. Ты подарила мне много радости. Пей до дна. Пей.

Она выпила.

— Ты прощаешься со мной?

— Я не хочу с тобой прощаться. Помни это, что бы ни случилось. И ещё — пей до дна.

Сам едва пригубил рюмку. Потанцевали, но она уже не так слушалась, её пошатывало. Он ещё раз подвёл её к столу.

И опять:

— Пей до дна, пей, царевна. Ну, передохни и допивай. Мы уходим. Она едва держалась на ногах. Он вывел её из зала. В вестибюле взял на руки, понёс к выходу. Швейцар поспешил распахнуть дверь.

— Такси, сэр?

— Будьте так любезны!

В машине она спала, уткнувшись ему в плечо. Лицо было спокойным и доверчивым, он рядом, значит, всё хорошо.

Раздел её, сонную, и сам раздевался, глядя на неё. Потом целовал всю, первую женщину, которую насиловал, и первую, что целовал.

Это было непередаваемое ощущение. Она проснулась, но не открывала глаз, боялась спугнуть эти мгновения счастья. Горького счастья. Он прощается с ней. Обняла его, так и заснули в обнимку.

Утром он был прежним — весёлым, насмешливым:

— Проснулась? Пьяный лягушонок, это же вообразить невозможно! Болит голова?

— Нет.

— Значит, ликёр хороший. Пошли на пляж. Сегодня ты у меня доплывёшь до буйка, сдашь экзамен.

Она очень боялась, но какое это имело значение! Поплыла рядом с ним. Первые десятка три метров дались легко.

— Ну, как? Молодец, не ожидал. Здесь уже нет дна.

Она сразу перевернулась.

— Что ты! Держись за меня, отдохни, и поплывём. Устанешь, подержишься, и дальше.

— Я боюсь, — сказала печально и обречённо. Я боюсь, но это ничего не значит. Всё равно придётся плыть — задыхаясь, выбиваясь из сил, с ужасом представляя жуткую бездну внизу.

Он замер. Да что он с ней делает, в конце концов! Повелитель маленьких лягушат.

— Ладно, плывём к берегу.

Когда почувствовал дно, стал, взял на руки.

— Трусиха, проси прощения, несчастная! Скажи — я никогда, никогда…

— Я никогда, никогда!

— Молодец, восклицательный знак у тебя хорошо получается, — я никогда больше не напьюсь, если ты этого не захочешь, — засмеялся и положил на лежак.

— Сейчас я тебя натру, потом ты меня, потом вместе мы поцелуемся.

Она не смогла удержаться и поцеловала его в губы. Сначала только коснулась, потом по-настоящему. Это был его первый поцелуй в тридцать четыре года.

Он поднял её на ноги и целовал, и целовал, пока нёс на руках к себе.

Время остановилось.

— Ты не представляешь, какой я голодный. Завтрак — мимо, уже пора обедать. Закажу не у Чака, в ресторане. Что тебе, мясо или рыбу?

— Что хочешь.

— На всякий случай, — и то, и другое. Поднимайся. Ну, нет твоего халатика, не успел приготовить. Возьми мою рубашку.

Она была из последней коллекции знаменитой марки, он только такие и носил. Мягкая на ощупь, белоснежная, отделанная чёрным подворотником и тончайшей чёрной бейкой у манжет, у кармана, на плечах.

— Повернись! Дай, застегну. Знаешь, тебе идёт — потрясающе! Ходи так.

Мясо они проглотили мгновенно. Порцию рыбы ели вдвоём, сталкивались вилками и смеялись. Он не переставал любоваться, она смеялась удивительно. Всё лицо, и губы, и ямочки на щеках, и глаза, и брови, летящие вверх.

У меня будет только смеяться. Всё сделаю. Усадил в кресло.

— Ты очень красивая сейчас. Дай, я тебя сфотографирую. Ну, улыбнись своему единственному мужчине!

Что-то было в его голосе, она почувствовала. Улыбка получилась едва заметная, как у Моны Лизы.

Она была прелестна, его женщина в его рубашке. Дальше некуда. Будто рубашка, облегающая её, была окончательным штрихом обладания. Он загляделся. Вздохнул и вернулся к действительности.

— Давай поговорим. — Стал очень серьёзным. Так она и знала, скажет, что ей пора домой.

— Ты поняла, надеюсь, что проститутка из тебя никакая. Или думаешь, тебя научат?

Было неожиданно и жестоко. Она спрятала лицо в коленях.