Сэр Найджел - Артур Конан Дойл

— Клянусь святым Павлом! Ты действовал очень разумно и ловко, — сказал Найджел. — И, думается мне, всех больше чести досталось нынче на твою долю. Однако ни среди мертвых, ни среди живых я не вижу никого, похожего на Рыжего Хорька, каким его описал сэр Чандос. Того, кто чинил нам в прошлом столько вреда. Судьба зло над нами подшутила, если после всех наших трудов окажется, что удрал он во Францию на каком-то другом корабле.

— Это мы скоро узнаем, — ответил Бэддинг. — Пойдем обыщем корабль от верхушки мачты до киля. Ему от нас не уйти.

Люк в нутро корабля находился у подножия мачты, и они было направились к нему, но тотчас застыли на месте, ошеломленные нежданным зрелищем. В темном квадрате люка возникла круглая медная голова. Мгновение спустя за ней последовали сверкающие плечи, и на палубу медленно поднялся человек, с ног до головы облаченный в кованые доспехи. Правая рука в железной рукавице сжимала тяжелую железную булаву. Высоко подняв ее, он двинулся на врагов в гробовом молчании, только поножи гремели по палубе. В этой фигуре было что-то нечеловеческое: грозная, устрашающая, лишенная хоть какого-то выражения, она размеренным шагом приближалась к ним, неумолимая и чудовищная.

Англичан охватил ужас. Кто-то попытался проскочить за спину медного человека, но тот быстрым движением прижал несчастного к борту и размозжил ему голову мощным ударом тяжелой булавы. Остальные в панике бросились к лодке. Эйлуорд пустил стрелу, но его тетива отсырела, и стрела, со звоном ударившись о нагрудник, отскочила и упала в море. Мастерс опустил меч на медный шлем, но лезвие переломилось, даже не промяв его, и в следующий миг лучник без чувств распростерся на палубе. Моряки, забыв свой боевой задор, сбились на корме, не спуская завороженных глаз с жуткого медного истукана.

Вновь он занес булаву и двинулся на кучку беззащитных людей — более слабые духом теснились вокруг тех, кто сохранил мужество, и мешали им. Но тут Найджел растолкал всех и прыгнул вперед с мечом в руке и радостной улыбкой на губах.

Солнце зашло, и длинная багряная полоса над западной частью пролива быстро угасала, сменяясь серыми сумерками. В вышине замерцали первые звезды, но света еще хватало для того, чтобы эту картину можно было рассмотреть во всех подробностях: невдалеке за кормой плавно поднимается и опускается покачиваемая зыбью «Мари-Роз»; усеянная трупами широкая белая палуба французского судна вся в разводах крови; группа людей на корме — одни пытаются выбраться на открытое пространство палубы, другие отталкивают их, чтобы спуститься в лодку.

А между ними и мачтой — две фигуры: вооруженный сверкающий человек в неуязвимой броне, подняв булаву, ждет безмолвно и неподвижно, Найджел с непокрытой головой и счастливым лицом пригибается, устремив бесстрашные глаза на врага, перебегает на быстрых ногах то туда, то сюда, и меч его вспыхивает, как солнечный луч, выискивая хоть какое-то отверстие в металлической скорлупе.

Француз понимал, что ему надо только оттеснить своего противника в угол, а уж там он с ним сразу разделается. Но у него ничего не получалось. Человек без доспехов двигался гораздо легче и стремительнее. Два-три быстрых шага вправо или влево — и медная махина вновь промахивалась. Эйлуорд и Бэддинг бросились было на помощь Найджелу, но он крикнул, чтобы они не вмешивались, столь гневно и властно, что у них опустились руки.

Напрягая зрение, они угрюмо наблюдали за неравным поединком. Внезапно им показалось, что Найджел погиб — отпрыгивая назад, он споткнулся о труп и упал навзничь. Но молниеносно выскользнул из-под опускающейся булавы, вскочил на ноги, и лезвие его меча глубоко впилось в шлем врага. Вновь булава опустилась, и Найджел оказался недостаточно проворен. Она отбила его меч и задела левое плечо. Он пошатнулся, и опять железный шар взвился вверх, чтобы покончить с ним.

Во мгновение ока Найджел сообразил, что увернуться не успеет. Но можно поднырнуть под нее! Он бросил меч, прыгнул к французу и обхватил его поперек живота. Противник передвинул булаву в руке, но сумел задеть льняную голову только рукояткой, а в следующий миг под восхищенные вопли зрителей Найджел могучим рывком оторвал врага от палубы и под оглушительный лязг доспехов опрокинул на спину. Голова у него кружилась, в глазах темнело, но он уже вытащил охотничий нож и вставил острие в щель забрала.

— Сдавайся, благородный сэр! — сказал он.

— Рыбакам и лучникам? Никогда. Я человек благородной крови и ношу герб. Убей меня!

— Я тоже благородной крови и ношу герб. Обещаю тебе пощаду.

— В таком случае, благородный сэр, я сдаюсь тебе. Нож, звякнув, соскользнул на палубу. Подбежавшие моряки и лучники увидели, что Найджел лежит лицом вниз почти без сознания. Они оттащили его в сторону, двумя-тремя ловкими ударами разбили застежки шлема и сняли его. Открылось веснушчатое лицо с острыми чертами и огненно-рыжие волосы. Найджел с трудом приподнялся на локте.

— Ты Рыжий Хорек? — спросил он.

— Так меня называют враги, — с улыбкой ответил француз. — Я рад, любезный сэр, что сдался столь доблестному и благородному человеку.

— Благодарю тебя, любезный сэр, — слабым голосом произнес Найджел. — И я рад, что померился силами со столь достойным противником, и навсегда сохраню в памяти удовольствие, которое доставила мне наша встреча.

Тут он положил кровоточащую голову на медную грудь врага и надолго лишился сознания.

Старинный хронист в «Gestes du Sieur Nigel»[15]скорбит, что вынужден часто прерывать свой рассказ, ибо из тридцати одного года, отданного войне, его герой не менее семи провел в постели, оправляясь либо от ран, либо от одного из тех недугов, причина которых — походные лишения и усталость. Вот и теперь в самом начале боевого пути, накануне славного предприятия именно эта судьба постигла Найджела.

Распростертый на ложе под низким потолком почти пустой каморки под парапетом угловой башни замка Кале, выходящей во внутренний двор, он лежал в полубреду, не в силах приподнять голову, когда прямо у него под окошком творились славные дела. С тремя ранами на теле, с головой, пострадавшей от булавы Хорька, он находился между жизнью и смертью: истерзанное тело тянуло его во тьму, молодость и твердая воля не давали угаснуть искре жизни.

Словно сквозь сон он осознавал, что где-то рядом бушует битва. После он смутно вспоминал внезапные растерянные крики, лязг металла, стук захлопнувшихся створок больших ворот, рев множества голосов, гулкие удары, точно пятьдесят дюжих кузнецов гремели молотами о наковальни. А потом удары мало-помалу сменились стонами, пронзительными призывами к святым, размеренным многоголосым ропотом, тяжелой поступью обутых в железо ног.

В какую-то минуту этой жестокой схватки он, преодолев слабость, видимо, все-таки дотащился до узкого окошка, повис на железной решетке и поглядел во двор на разыгравшийся там грозный спектакль. В красном свете пылающих факелов, укрепленных в амбразурах и на крыше, он увидел внизу дикое кружение закованных в латы фигур, отливающих медью, сверкающих железом. Словно бредовое видение, вспоминались ему потом развевающиеся шарфы, повязанные на шлемы, гребни, украшенные драгоценными камнями, пышные плащи и щиты, блещущие гербами, на которых по золотому или серебряному, червленому или черному полю располагались всевозможные геральдические фигуры — кресты, пояса, стропила, перевязи и прочее. Точно букеты ярких цветов, они взлетали и опускались, двигались вперед и назад у подножья его башни, то теряясь в тени, то снова вспыхивая в багровых отблесках факелов. Пылала кроваво-красная башня Чандоса, и он различил высокую фигуру своего господина, исступленно рубившегося в первом ряду, как само воплощение войны. Три черных стропила на золотом поле — это герб благородного Мэнни. А этот могучий боец, уж конечно, сам король Эдуард — ведь только его щит и щит ловкого юноши в черной броне рядом с ним не несли никаких геральдических символов.