Ниже бездны, выше облаков - Елена Шолохова

– Давай, Димка, скорее руки мой и к столу. Мы уже тебя заждались.

– Мы?

Гостей мне только не хватало! Я заглянул в комнату. За столом сидела мать, абсолютно трезвая, принаряженная, мейкап, кудряшки, все дела. И тоже прямо светилась вся.

Я – идиот…

– Что, Берлинская стена рухнула? – усмехнулся я.

– Ну а что? – вскинулась бабка. – Родные всё-таки, а собачимся.

– А ты что, Димка, не рад? – спросила мать.

– Ещё как рад, – тут я не соврал ничуть.

Был бы младше лет на десять – прыгал бы до потолка.

– Расчищайте стол, я пошла за горячим, – велела бабка и зашаркала на кухню.

Мать принялась суетливо передвигать тарелки.

– Я был у тебя. Беспокоился. Что не предупредила? Телефон ещё отключила.

– Ну… я хотела, чтоб сюрприз был.

– Ну да, сюрприз удался.

– Да ты знаешь, как я к ней идти боялась, – мать торопливо зашептала, кивнув в сторону кухни, где гремела посудой бабка. – Думала, вдруг прогонит. Как я её когда-то. Но всё равно решила, что пойду. И будь что будет. Я многое передумала с этой… болезнью…

– Ну и молодец. Я давно говорил, пора завязывать с войной.

– А всё ты, Димка. Всё из-за тебя. Ты так со мной возился. Ты смог меня простить. А я… и не дочь, и не мать… Самой противно стало, – она всхлипнула.

– А вот и горячее.

Бабка внесла блюдо с курицей. Вокруг бронзовой тушки выложила картошку, дольки помидоров, огурцы, зелень. Запах был бесподобный, и на меня напал просто-таки зверский аппетит.

После ужина отправился к себе в комнату. Хотел позвонить Тане – я ведь её так и не поздравил. Но только включил телефон, как посыпались сообщения. Сплошь от Аниты. Видать, всё то время, пока я психовал, она строчила мне эсэмэски. Одна другой злее. В итоге она послала меня на все четыре стороны. Ну и ладно. Так даже лучше. Обошлись без объяснений. Рвать с девчонкой – сомнительное удовольствие. Все эти слёзы, упрёки – брр.

Среди потока посланий от Аниты затесалась и парочка от Костяна, мол, куда пропал. Пока размышлял, что бы ему ответить, он сам позвонил:

– Ты где?

– Дома, у бабки.

– Мать нашлась? – спохватился Костик.

– Нашлась, всё нормально.

– Так давай сюда. Чего сидишь? Через сколько будешь?

– Да знаешь, чё-то как-то…

– Охренел, что ли? Мы тут тебя ждём. Столик на четверых, всё такое…

– Так и посидите вдвоем. А что, романтический ужин…

– Да какой вдвоём?! Тут уже и так аншлаг, а народ всё прибывает. Праздник же. Сказали, подсадят левых, если никто не придёт. Оно нам надо? И вообще, не гони давай.

Я замялся. Иди куда-то и правда не хотелось. Но Костяна обижать не хотелось ещё больше.

– Короче, ничего не знаю. Хватай свою Аниту и греби сюда. Иначе… Ну, ты меня понял.

Мать и бабка дома, помирились. Наговориться не могут. И слава богу. Я спокоен. Даже рад. Вот только сидеть с ними – честно, скука смертная. Так что решил-таки рвануть в кафешку. Анита, правда, уже не вариант. Здесь или одному идти, что тоже мало радует – кому охота третьим лишним повиснуть? Или позвать какую-нибудь другую девчонку. Например, Таню…

Таня отозвалась мгновенно, на первом же гудке.

– Привет, ты что с телефоном в руке ходишь?

– Что? – не поняла она.

– Забей. Ты чем занята? Пошли со мной в кафе?

А в ответ – тишина. Подождал, потом не выдержал:

– Ты тут?

– Да, я… – залепетала она смущённо.

– Ясно. Обдумываешь, как помягче отказаться, – усмехнулся я.

А сам, чего скрывать, почувствовал разочарование. Думал, она обрадуется, а здесь такой щелчок по носу.

Но она вдруг ожила:

– Да нет, что ты! Давай, конечно, сходим. А куда? И когда?

– Да я зайду за тобой. Минут через тридцать буду.

Она ещё что-то воскликнула в трубку, типа: ой, ай, совсем не готова! В общем, типичные женские заморочки. Но спустя полчаса я был у неё, и Таня появилась при полном параде. Я даже опешил слегка. Обычно она волосы забирала назад, в хвост, а тут распустила их по плечам – и совсем другой вид. Вместо бесформенного серого сарафана – ярко-синее платье по фигурке. И при всём при том – ни грамма кокетства, ни улыбки даже. Вышла ко мне – лицо серьёзное, глазищи в поллица опять пылают, как тогда, на том собрании. Ну как она умеет так смотреть, что голова кругом и вообще…

«Черепаха», куда нас позвал Костян, это такой микс ночного клуба, бара и кафе с недурной кухней, вроде мексиканской, но я не спец. Хотя единственный и более чем скромный танцпол и исключительно попсовый репертуар ночным клубом можно назвать с большой натяжкой.

Именинник, завидев нас, как только мы вошли, привстал и замахал руками. Засели они с Олей где-то в самом дальнем и тёмном углу – долго бы мы их высматривали без его жестикуляций. Я потянул за собой Таню.

– Здорово! Это Ани…

– Это Таня.

Костя переключился не сразу. Потом вообще не в строку ляпнул – такое с ним, увы, случается:

– Ну, ты в своём репертуаре.

Вот что Таня могла обо мне подумать? Хотя ладно, не всё ли равно.

– Это Оля, – представил Костя свою подружку, которую я и так не забыл.

– Как там Грин поживает? – спросил я её, понятное дело, с подколом.

Она, мне показалось, подкол уловила, смутилась и промямлила что-то невразумительное.

Мне было неприятно видеть Олю, но ради Костяна я старался не напрягаться сам и её не напрягать. Пусть себе существует.

Вообще, вечер как-то не клеился. Я игнорировал Олю. Таня как в рот воды набрала. Сама Оля тоже не особо голос подавала. Один Костян глушил пиво и изо всех сил балагурил. А потом к нам подошла тётка с вазоном. В вазоне – розы.

– Молодые люди, купите на праздник своим девушкам цветы.

Взглянул на Таню – она сидела прямо-прямо, как пианистка, опустив голову и изучая не то свои руки, красивые, кстати, не то тарелку, где остывала лепёшка с фиг-выговоришь-чем внутри. Ресницы её дрогнули. Раз, другой. Смешная она…

– Мне вот эту, алую, – я сунул цветочнице сотку.

Шипы были не подрезаны, с длинного стебля и мокрых листьев капала вода, да и сам бутон был не первой свежести, но Таня приняла эту розу, как драгоценность, на которую и дышать-то страшно. И посмотрела на меня опять тем своим взглядом. Чёрт побери, зачем она так смотрит!

Костя Бахметьев, разумеется, тоже следом за мной купил розу для своей подруги. Такую же длиннющую, мокрую, колючую. Но Олю этот жест не вдохновил: