Моя последняя ложь - Райли Сейгер

Я поворачиваюсь к столу. Окидываю быстрым, прицельным взглядом телефон, лампу и отрывной календарь, а потом лезу в выдвижные ящики. В первом лежит всякий мелкий хлам: от колпачков от ручек до скрепок. Я закрываю его и выдвигаю второй. Там – лохматые старые папки с документами. Я пролистываю их. Чеки, банковские заявления, счета, выставленные за работу по дому еще давным-давно. Ни намека на что-либо сенсационное. Во всяком случае, за свое краткое пребывание в доме Вивиан наткнулась на что-то более интересное.

В нижнем ящике я нахожу деревянную шкатулку, совсем такую же, как та, что Вивиан показывала мне во время путешествия на другую сторону озера. Эта сохранилась получше. Тот же размер. Та же странная тяжесть. Даже инициалы те же:

Чарльз Катлер.

Имя приходит мне в голову безо всяких усилий, неожиданно и легко. Я смотрю на инициалы, и все встает на свои места. Я достаю шкатулку из тайника и аккуратно ее переворачиваю. На дне – хорошо знакомые слова.

Собственность «Тихой долины».

Я снова переворачиваю шкатулку и открываю ее. Внутри – зеленый бархат и фотографии.

Старые снимки, на которых изображены женщины в сером с длинными-предлинными волосами, струящимися по спине.

У каждой такая же поза, как у Элеоноры Оберн, только щетки в руках нет.

Вот где Вивиан достала то изображение. Сомнений не остается, фотография принадлежит этой коллекции в два десятка снимков. Я рассматриваю их. Мне ужасно не нравится одинаковость и серость. Те же вещи, те же голые стены на фоне. Те же потемневшие от горя и отчаяния глаза.

Как и в случае с Элеонорой, каждая фотография подписана.

Генриетта Голден. Люсиль Тоуни. Аня Флаксен.

Эти женщины были пациентками «Тихой долины». Именно их, несчастных, доктор Чарльз Катлер нашел в грязных переполненных лечебницах. Именно их он спас. Впрочем, у меня есть очень неприятное чувство, что его намерения не были столь уж чисты. По спине пробегает холодок. Я читаю имена еще раз и практически застываю, превращаюсь в изваяние.

Оберн. Голден. Тоуни. Флаксен.

Это не фамилии. Это цвет волос.

Рыжий. Золотой. Песочный. Соломенный.

В моем мозгу сталкиваются и взрываются десятки мыслей. Ножницы. Их стук – когда Вивиан переворачивала шкатулку. Мама Эллисон в той ужасной постановке «Суини Тодда», от которой я почувствовала себя совсем худо. Персонаж, которого упекают в дурдом. Надсмотрщики продают его волосы изготовителям париков.

Вот чем занимался Чарльз Катлер. Поэтому у женщин на фотографиях длинные волосы, поэтому никто не удосужился записать их фамилии. Всем было наплевать на их личность, от которой остался только цвет волос.

Я задумываюсь о том, могли ли они знать, для чего жили в лечебнице. Они не были пациентками, они были товаром. И уж конечно, они не получили ни цента тех денег, которые заработал Чарльз Катлер на продаже волос изготовителям париков. Эта печальная истина полностью поглощает мои мысли, и я не замечаю, что в Особняк кто-то пришел.

– Есть тут кто? – доносится из холла.

Я кидаю фотографии в шкатулку и быстро закрываю ее крышкой. От резкого движения на моем браслете начинают петь птички. Я прижимаю руку к животу, чтобы они замолчали.

– Кто здесь? – зовет голос.

– Я, – громко отвечаю я, в надежде на то, что голос заглушит звук закрываемого ящика. – Эмма Дэвис.

Я встаю на ноги и вижу в дверном проеме Лотти. Я удивлена – и она тоже, явно не меньше моего.

– Я телефон заряжаю. Мне Минди сказала, что можно, если понадобится.

– Хорошо, что тебя не застала Френни. Она к такому строго относится. – Лотти оглядывается, чтобы проверить, нет ли Френни поблизости, а потом заходит внутрь с заговорщическим видом. – Мне кажется, это глупое правило. Я предупредила ее, что девочки поменялись. Что сейчас они постоянно сидят в телефонах. Но она настояла. Очень упрямая, сама знаешь.

Лотти подходит к столу, и на одно мгновение я решаю, что она знает, чем я занималась. Я готовлюсь к вопросам и угрозам – похожим на ту, которой Френни одарила меня с утра. Но Лотти смотрит на фотографии за моей стеной. Кажется, что они развешаны в случайном порядке. Цветные вперемешку с черно-белыми, коллаж размером в стену. Я даже вижу зернистое фото импозантного мужчины на фоне водоема (наверное, Полуночного озера). Дата нацарапана словно бы в спешке в правом нижнем углу: 1903.

– Это дедушка Френни, – говорит Лотти. – Тот самый Бьюканан Харрис.

Он крупный мужчина, что было типичным для богатых людей той эпохи. Широкие плечи. Большой живот. Огромные красные щеки. Он выглядит странным образом предсказуемо. Именно так я представляла себе человека, сделавшего состояние на вырубке деревьев, а потом затопившего долину для собственного удовольствия.

Лотти показывает на женщину птичьей внешности с того же фото. У нее большие глаза и губы как у куклы-пупса. Рядом с мужем она кажется карликом.

– Это бабушка Френни.

– Я слышала, что она утонула.

– Нет, умерла при родах, – говорит Лотти. – Утонул муж Френни.

– Как это произошло?

– Что именно, несчастный случай? Тогда я не работала на Френни. Я слышала, что они с Дугласом отправились поплавать поздно вечером. Ничего из ряда вон, они делали так каждый день. Только в тот раз Френни вернулась домой одна в истерике. Она кричала, что Дуглас ушел под воду и так и не появился снова. Что она искала, но никак не могла найти его. На поиски на лодках отправились буквально все. Тело нашли только на следующее утро. Его вынесло на берег. Бедолага. Да, в этом месте трагедии случались не раз.

Лотти показывает на еще одно черно-белое фото. На нем молодая девушка оперлась на дерево. На шее у нее висит бинокль. Это Френни. Ниже еще одно ее изображение, тоже на озере, но уже в ядовитых цветах «кодахром». На этой она явно постарше. Они позируют спиной к воде на террасе Особняка с другой женщиной.

– А вот и она. Моя мама.

Я делаю шаг к фото и сразу замечаю сходство между женщиной рядом с Френни и Лотти. Бледная кожа. Брови, как у Бетт Дэвис. Лицо в форме сердечка, с заостренным подбородком.

– Ваша мама знала Френни?

– Да. Они вместе выросли. Моя бабушка была личным секретарем мамы Френни. До этого мой прадед был правой рукой Бьюканана Харриса. Он даже помогал создать Полуночное озеро. Когда Френни исполнилось восемнадцать, моя мама стала ее секретарем. После ее смерти Френни предложила эту должность мне.

– И вы правда хотели этим заниматься?

Я понимаю, что вопрос звучит грубо, будто я осуждаю Лотти. На самом деле, я злюсь на Френни. Прекрасная традиция семьи Харрис – использовать поколения людей, чтобы облегчить собственную жизнь.