Кот, который всегда со мной - Питер Гитерс

У меня много экземпляров проникновенного стихотворения «Мост радуги». Штук пятьдесят, не меньше, пришло по почте. В нем благородные чувства, но как только я дохожу до описания лугов и холмов, где резвятся наши сердечные друзья, неизменно ощущаю легкую тошноту. Меня вообще мутит от словосочетания «сердечные друзья». Хотя я и не верю, что Нортон взошел на небеса по радуге, но этому стихотворению обрадовался. Оно помогло мне разобраться с собственными чувствами и мыслями. Принять факт, что мы живем и умираем. И даже если то, что происходит между рождением и смертью, несовершенно, — это все, что у нас есть, и мы должны ценить свою жизнь. Точка. Пусть кто-то не согласится, но осознание этого принесло мне утешение. Мне не придется тоскливо грезить о радостном воссоединении на зеленых травянистых лугах где-то на небесах.

Я горевал о своем коте и горевал спокойно. Утешало то, что я понимал и принимал факт, что моя печаль реальна. И искренне прочувствованна. Я оплакивал то, что потерял, но радовался тому, что когда-то имел. Не хотел тешить себя, притворяясь, что существует нечто большее, чем было в наших отношениях с Нортоном. Или что это нечто когда-нибудь наступит.

Мне больше ничего не нужно.

То, что мы имели, было достаточно прочно, чтобы длиться вечно.

Примерно через неделю после смерти кота мне предстояло идти в ветлечебницу за прахом. Не могу сказать, что эта перспектива меня радовала, но когда мне позвонили и сообщили, что все готово, я сходил и забрал. Секретарь отдала мне маленькую серую картонную коробочку, которая практически ничего не весила и была, словно рождественский подарок, обвязана красной лентой. На ярлычке значилось, что данная упаковка — дар Агентства кремации животных и содержит прах любезного сердцу Питера Гитерса упокоившегося кота Нортона. Я для разнообразия пошмыгал носом и понес прах домой.

Но по пути обратно совершил возвышенный и сентиментальный поступок. Задержался у собачьей площадки на Вашингтон-сквер. Сел на лавочку, где мы обычно отдыхали с Нортоном, водрузил коробку на колени и, откинувшись, подставил лицо солнечным лучам. Там я провел немало времени, а затем, если честно… почувствовал себя немного глупо. Я не из тех, кто обычно способен на подобные жесты. Не понимаю, зачем пришел туда. Наверное, сказать «до свидания». Пришел, конечно, ради себя. Но и ради Нортона тоже.

С тех пор как кот умер, меня спрашивали, собираюсь ли я организовать поминальную церемонию. Сначала я отвечал «нет». Ведь более чем ясно объяснял, какого мнения о навязываемых ритуалах. Но на меня давили со всех сторон. И Дженис наконец сказала, что это совсем не плохая мысль. Его прах у нас, его следует захоронить. Так давай устроим то, что понравилось бы Нортону, и соберем людей. Она меня не убедила, и я сказал, что подумаю.

Через несколько дней мы поехали на выходные в Саг-Харбор. Я достал коробочку с прахом и открыл — внутри находился разноцветный жестяной контейнер. А в нем — то, что некогда было моим котом. Подошла Дженис и положила мне руку на плечо. Я сказал ей, чтобы она начинала обзванивать людей и приглашать в воскресенье на поминки. Когда она спросила, что заставило меня передумать, я ответил — две вещи. Во-первых, я хочу пригласить только тех, кто реально разделял с Нортоном трапезы. Позвать его друзей. У него их было много, и они заслужили, чтобы им дали возможность сказать ему «прощай». Во-вторых, это шанс раз и навсегда развенчать любимую Зигги и ставшую классической цитату из моей бывшей подружки: «Бывают такие моменты, когда юмор неуместен». Хочу, объяснил я, поделиться с теми, кто придет, всем, что случилось с момента смерти Нортона. Чтобы они, как и я, прочувствовали то благоприятное влияние, которое он оказал на жизни людей. Чтобы, как и я, посмеялись над многим, что случилось с того ужасного субботнего утра, когда он испустил последний вздох.

В воскресенье утром двадцать пять человек разместились на нашем заднем дворе. Мы чудесно позавтракали на свежем воздухе, выпили немного шампанского, а затем я сказал короткую речь.

Я уже упоминал, что не силен в панегириках. Но на этот раз справился довольно успешно. Несколько раз запинался, начинал сначала, много кашлял, чтобы скрыть, как дрожит голос. Но за исключением концовки, когда пришлось вмешаться Дженис, сделал все, как надо. Признался, что чувствую себя глупо, устраивая поминки по коту, сказал, что вряд ли сделал бы то же самое ради человека, и объяснил, почему так поступаю. И почему пригласил именно их. Рассказал, что произошло с восьмого мая, — про некрологи, письма, нелепые стихотворения и несравненный поток любви. Несколько раз раздавался смех, и думаю, я был не единственным во дворе, кто пролил слезу. Затем сказал, что мне пора закругляться, потому что если я буду продолжать, то не просто разревусь, а стану достойным кандидатом на роль нового комического супергероя Плаксы. Я напомнил, что мой кот любил этот сад, и предложил оставить его в нем.

Так мы и поступили — похоронили Нортона, рассыпав его прах под его любимой магнолией посреди его любимого сада.

Я писал эти заключительные строки через полтора года после смерти Нортона.

Но мне все еще регулярно приходили обычные и электронные письма, звонили по телефону люди. Некоторые, только что узнав печальную новость, огорченные, спешили выразить соболезнования. Другие, незнакомые, хотели сказать, что помнят меня и Нортона, спрашивали, как я держусь и не завел ли другого кота.

Из посланий, поступивших после погребения Нортона, мне больше других понравилось письмо от человека из Северной Калифорнии, который начал писать мне, прочитав первые две книги. Когда я открыл конверт, оттуда выпала двадцатидолларовая купюра. Я выудил письмо и прочитал, что подходит трехмесячная дата со времени смерти Нортона, и я должен воспользоваться этими двадцатью баксами, чтобы пойти и напиться.

Я написал ему благодарственное письмо и вернул деньги. Но советом воспользовался и не раз помянул рюмкой печальное событие.

Другого кота я пока не завел, точно не знаю почему. Отчасти потому, что боюсь. Нортон был таким удивительным животным, и между нами установилась такая тесная связь, что я не уверен в собственных чувствах, если новый кот окажется не настолько удивительным, а наша связь будет не настолько крепкой. Опасаюсь, как бы не получилось нечто похожее на сцену с лангустом из кинофильма Вуди Аллена «Энни Холл». Вроде бы все то, да не то. Возьму его в поездку, рассчитывая, что он будет вести себя, как Нортон, а он запаникует в самолете и станет одним из тех котов, о которых пишут, что они прожили три недели в багажном отделении, прежде чем их отловил уборщик. И еще: жизнь без кота свободнее. Никакой ответственности. Никакой возни с переносными кошачьими туалетами. Не надо спешить по вечерам домой, чтобы кот не подумал, что тебя сожрали хищники. Не сомневаюсь, что заведу когда-нибудь. Когда настанет время.

Когда буду готов сам.

То, что произошло с моим котом, — долгая, счастливая жизнь, за которой последовала быстрая и относительно безболезненная смерть, — это не трагедия. Это то, что рано или поздно, так или иначе, случается со всеми. Смерть ставит предел жизни, это естественно, и с этим ничего нельзя поделать, но, мне кажется, я до сих пор грущу. Проходит время после смерти любимого существа, и человека посещает мысль, что это навсегда, и когда это случается, появляется чувство всепоглощающего одиночества и сиротства. Раны затягиваются, но шрамы остаются.