Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

Я ответила, что подумаю, и ближайшие два-три дня мать с отчимом следили за мной, как пара приблудных голодных котов выслеживают мышь, делая вид, что не желают ей никакого зла. И я действительно все как следует обдумала. В эти игры я не играю. Только вот как можно было выбраться из этой истории? И тут Уоррен предложил план.

Поначалу-то он собирался просто свернуть Куртису челюсть, но потом одумался и начал соображать. Уоррен умнее, чем может показаться, когда слушаешь, что он говорит. Рассуждал он следующим образом. Если я все время буду рядом с матерью, в конце концов она меня дожмет; с другой стороны, если я разорву помолвку, карьера отчима пойдет под откос, а ведь он всегда был весьма щедр по отношению к нам, да и в этой истории является скорее не интриганом, а жертвой интриги. Идея Уоррена заключалась в том, чтобы незаметно исчезнуть и оттуда, где нас не достать, направить две «декларации независимости»: одну матери и отчиму с угрозой разорвать помолвку публично, если они будут по-прежнему стоять на своем, другую — отцу Куртиса с угрозой сделать всю историю с небольшим досье сына достоянием прессы, если он предпримет какие-нибудь шаги против отчима. В обеих «декларациях» должно также содержаться предложение объявить помолвку разорванной по взаимному согласию сторон.

План был рискованный, потому что у Куртиса-отца большие связи в журналистском мире и на наш блеф он не поддастся. Следует также иметь в виду, что мы с Уорреном, как говорится, ньюсмейкеры, и какой-нибудь пронырливый газетчик может докопаться до того, что происходит в действительности. А первополосный скандал — конец для отчима. Но вариантов было не много: либо идти на такой риск, либо оставаться в Вашингтоне с перспективой оказаться в ситуации, из которой уж никак не выбраться. А тут еще журналисты у порога будут толпиться. В общем, положение, которое отчим назвал бы «хуже губернаторского».

Поэтому мы решили рискнуть и отправиться в Европу. Тут нас никто не знает. Частных детективов в погоню тоже не пошлешь. Паспорта у нас были — с прошлогодней поездки в Нассау сохранились. В общем, все как надо. Матери и отчиму мы сказали, что собираемся провести несколько дней с бабушкой Скелтон в Филадельфии. Матери это не понравилось, потому что с бабушкой они давно на ножах, но и возразить ей было трудно. Мы собрали чемоданы и отбыли в Монреаль. Там сели на пароход до Ливерпуля. Из Ливерпуля направились в Лондон, где узнали о существовании этого местечка. Связь все это время мы поддерживали только с бабушкой Скелтон. Вот, собственно, и все, разве что вчера мы узнали от нее, что отец Куртиса и наш отчим обо всем договорились. Сохранилась только одна опасность: а ну как газетчики докопаются до того, что насчет разорванной помолвки они все это время врали самым беззастенчивым образом и никакого взаимного согласия сторон нет? Считается, что мы в Канаде. Между прочим, отчим действительно так думает, и если кто-нибудь раззвонит, что на самом деле мы здесь, это станет для него большим ударом. Он будет выглядеть как полный идиот. Вы же знаете наши газеты! А я уверена, что мы можем положиться на вашу скромность.

Весь этот удивительный монолог я выслушал в молчании.

— Что ж, мисс Скелтон, — почесал я голову, — я, конечно, очень ценю ваше доверие, но, право, не понимаю, отчего вам так интересно мое мнение.

— Я так и знала, что вы меня поймете, — радостно заулыбалась Мэри. — А вот Уоррен ужасно боялся посвящать вас в эту историю. Но я решила, что так будет спокойнее. А он говорит, что, как только дело запахнет жареным, у журналистов пропадает всякая совесть.

— Так оно и есть, — прозвучал чей-то угрюмый голос.

Мы круто обернулись, как пара нашкодивших ребятишек.

На лестнице, чуть ниже нас, стоял Уоррен Скелтон, и выражение лица у него было самое мрачное.

— Так вот где ты была все это время. Неужели ты все выложила этому человеку?

— Да, и он обещал…

— Он обещал! — с отвращением оборвал ее Уоррен. — А я-то думал, у тебя все же чуть больше мозгов.

— Если не возражаете… — начал было я.

— Да знаю я, знаю, — злобно проговорил он, — снимок вам нужен.

— Послушай, Уоррен…

— Заткнись! Ты все ему выложила, но будь я проклят, если ему не нужна еще и фотография.

— Никакой фотографии ему не нужно.

— Да ну? В таком случае он не похож ни на одного из известных мне газетчиков.

— Да можешь ты помолчать хоть минуту…

— Даже не мечтайте, Водоши. — Уоррен поднял руку. — Фотографий не будет. Только попробуйте взять в руки аппарат, на мелкие кусочки разнесу. А может быть, — агрессивно добавил он, — и вас вместе с ним.

— Уоррен, не будь ребенком!

— Ребенком! Нет, мне это нравится. Кто из нас двоих ребенок — я? Слушай, Мэри, ты просто обезумела, если думаешь, что стоит тебе состроить глазки этому типу, как он откажется от гонорара за хороший репортаж. За него даже английские газеты ухватятся. «Дочь американского сенатора в бегах». Класс!

Я схватил его за руку:

— Дадите вы мне, в конце концов, слово сказать?

— Да слушаю я, слушаю. Что там у вас? Хотите, чтобы я завизировал запись? Если так, то…

— Я просил, чтобы меня выслушали.

На сей раз он промолчал.

— Вот так-то лучше, — холодно сказал я. — А теперь, если вы оба скажете, каким образом вам пришла в голову мысль, будто я журналист, буду весьма признателен.

— Всем известно, — нетерпеливо фыркнул Уоррен, — что вы газетчик.

— А если я со всей определенностью утверждаю, что не имею никого отношения к этой профессии?

— Да бросьте вы…

Но девушка не дала ему договорить:

— Одну минуту, Уоррен. — Она пристально посмотрела на меня. — Вы что же, действительно хотите сказать, что не работаете в газете?

— Именно так.

— Но нам говорили… — Она запнулась. — Разве «journaliste international celebre» не означает «широко известный газетчик»? Может, все дело в нашем французском, но сказали нам именно так.

— Да нет, перевод более или менее верен, только…

— И то, что вы здесь живете под вымышленным именем, чтобы никто не приставал с расспросами о вашей работе. Он сказал… — Мэри осеклась, и они с братом озадаченно посмотрели друг на друга. — Тогда как же…

— Одну минуту, — раздраженно прервал ее я. — Кто это «он»?

Они удивленно воззрились на меня.

— И вы хотите сказать, что действительно не имеете представления?

— Ну да, — слукавил я.

Оба захихикали.

— Старик француз, Дюкло.

Несколько минут спустя мы сидели за своим забытым бренди. Официант предложил принести еще по чашке кофе.

— Что ж, — предложил, поднимая бокал, Скелтон, — за вас, мистер Водоши. Завтра в это время вы будете на всех парах мчаться назад, к своим ученикам, а мы тем временем выждем, пока старики дома выпустят пар.