Империя Александра Великого - Артур Джилман

Кажется, что неожиданный контакт с роскошным, богатым, часто развращенным, но культурным и изысканным Востоком имел серьезный эффект на римский мир. Он подстегнул не только ложь, но грубость и жестокость, поскольку мы обнаруживаем, что римляне вели себя в военных кампаниях так, как не позволяла себе ни одна эллинистическая армия. Мы знаем, что они были готовы перебить население любого города, если это способствовало всего лишь развитию торговли.

Все сказанное выше быстро дало свои естественные плоды. Когда дипломаты только лгут, а генералы воюют только ради добычи, лучшие чувства быстро умирают, а эгоизм вскоре порождает бессилие. Война против Персея продемонстрировала необычайный моральный упадок римской армии. И военачальники, и солдаты думали только о добыче, о разграблении территорий своих беспомощных союзников и по возможности всячески избегали встречи с врагом. В жизнеописаниях Плутарха можно прочитать о трудностях, с которыми столкнулся суровый и честный Эмилий Павел, стараясь создать пригодную к боевым действиям армию из имеющегося в его распоряжении материала. Утверждают, что если бы Персей при Пидне поддержал атаку фаланги кавалерией, перед которой дрожали легионы, то даже Эмилий Павел был бы разбит.

Итак, первый духовный результат воздействия империи Александра на Рим определенно был неудачным. Римлян привлекла и покорила неглубокая, поверхностная греческая культура, которую мы называем эллинизмом. Старые консерваторы, такие как Катон, держались от нее в стороне. Несколько действительно замечательных выдающихся людей, как те, кого Моммзен назвал «кружком Сципиона», проложили путь сквозь окружающую греческую культуру мглу ошибок и упадка и нашли великие истины, лежащие глубоко внутри. Но большинство молодых римлян черпали идеи из пьес, и их знания о жизни афинского и александрийского дворов ограничивались знакомством с людскими пороками.

Полибий сообщает нам ряд любопытных деталей о том, как эта грекомания повлияла на римлян. Он описывает некоего Авла Постумия, молодого человека благородного происхождения, на которого эллинизм повлиял так сильно, что от него отвернулись все его римские друзья. Впрочем, они отвернулись не только от него, но и от эллинистической культуры в целом. В конце он приводит греческую поэму и историю, в предисловии к которой просит прощения за возможные солецизмы, поскольку греческий язык для него не является родным. На это Катон заметил, что, если бы ему приказал писать по-гречески некий литературный орган, тогда подобные извинения были бы уместны, а так он похож на человека, записавшегося на атлетические соревнования и после этого просящего снисхождения у зрителей за то, что не продемонстрировал ни силы, ни выносливости. Последующая жизнь Авла Постумия, утверждает Полибий, была средней. Он подражал отрицательным чертам греков — их любви к удовольствиям и лени. Во время Греческой кампании он симулировал болезнь, но первым написал в сенат о боях и своем в них участии.

Далее Полибий рассказывает нам об играх, организованных претором Л. Аницием, который вместе с Эмилием Павлом покорил иллирийцев и их царя Гентия привез пленником вместе с Персеем в Рим. Он послал за лучшими артистами из Греции, велел воздвигнуть гигантскую сцену и собрать на ней флейтистов, чтобы они все одновременно играли, а хор танцевал. Но когда они начали величавое, неторопливое представление, зрители сочли его слишком медленным, и претор приказал им передать, что он хочет чего-то более оживленного, некоего состязания. Возможно, он считал, что греческое слово «состязание» означает только драку. Когда артисты не поняли, чего от них хотят, один из ликторов объяснил, повернув людей друг к другу и жестами показав, что надо драться. Артисты сообразили и, разделив хор на две части, начали играть нестройно, наобум, одновременно наступая друг на друга и снова отступая. Но когда один артист из хора встал в боевую стойку перед флейтистом, раздались крики и аплодисменты. Тогда танцоры и кулачные бойцы вместе с трубачами поднялись на сцену и, к большому удовольствию римлян, началась драка. Полибий добавляет: то, что он должен сказать о трагедиях и их исполнении, покажется неприличным. К несчастью, его записки не сохранились. Такова была культура римской публики спустя полвека после начала общения с эллинизмом.

Реакция на Востоке тоже была не слишком удачной. Подобно тому как римский сноб хотел изображать из себя афинянина, так и восточные правители, особенно те, которым доводилось быть заложниками или послами в Риме, изучили все недостатки и наглость его жителей; и если они не могли выдавать себя за римлян, то, по крайней мере, умело притворялись восхищенными всем, что делалось в Риме. Они льстили и развращали жителей Италии всякий раз, когда входили с ними в контакт. Картины римских сторонников, нарисованные Полибием, выполнены чрезвычайно враждебно настроенным свидетелем и, возможно, являются не более достоверными, чем современные изображения своих противников ирландскими политиками. Но мы не можем не признать, что у Полибия присутствует определенная доля правды. Он преувеличивает их вину, когда не приводит один сильнейший мотив, двигавший этими антинациональными политиками: они имели собственность и понимали, что, если одержит верх домашняя демократия, они будут ограблены. Это сильный и вполне естественный мотив, оправдывающий нехватку патриотизма. Человеку трудно признать, что он должен терпеть политику грабежей, даже если она носит другое, более респектабельное название. Тем не менее, когда антинациональная партия одержала верх, победа почти не принесла ее членам выгоды. Римский эгоизм и жадность очень скоро начали грубые посягательства на процветание эллинистического мира. Население Греции и Македонии продолжало уменьшаться. Это происходило явно не от хорошей жизни. Крупнейшие в греческом мире торговые центры, Коринф и Родос, были разрушены, а главные производства Македонии были запрещены законом. Хуже того, родосское господство на море с ухудшением ситуации прекратилось. В результате Киликию и Крит наводнили пираты, оправдывавшие свою жестокость справедливой местью за несправедливость римлян. Они быстро накапливали силы, поскольку беззаботная политика Рима не позволяла вмешиваться, и в конце концов стали позором, который и был использован для свержения республиканской формы правления в Римской державе.

Однако для цивилизованного мира существовал и положительный момент. Самые чистые и лучшие из римлян искренне хотели получить у лучших представителей эллинизма знания по философии, истории, поэзии, ваянию — все это в конечном счете распространилось по миру в римских формах. Пока Плавт и Теренций переводили греческие комедии и трагедии на латынь, такие люди, как Полибий, жили в больших римских домах, и долгое и тесное общение оказывало влияние, которого не могли добиться даже самые блестящие лекции философов.

Полибий говорит так, словно является единственным из ахейских изгнанников, которым так повезло. Но мы можем быть уверены, что и другие друзья Сципиона среди тысяч пленников, подолгу живших в Италии, находили по-настоящему образованных людей, с которыми было интересно общаться. Постепенно возникла мода иметь среди домашней челяди образованного грека — нечто вроде домашнего капеллана. Тем временем римляне импортировали из Александрии грамматику и критицизм. За ними последовала александрийская поэзия, и возникла школа латинских элегических и лирических поэтов, основанная на трудах модных эллинистических поэтов, таких как Филет и Каллимах. Первые латинские поэты обратились именно к ним, а не к более древним и чистым образцам.