К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

редко появлялось в ее жизни.

— Откуда вы родом, синьора Сюзанна?

Итак, этот вопрос все-таки прозвучал. Впрочем, он не вызвал у меня такого отторжения, какое мог бы вызвать полчаса назад.

— Я знаю прекрасно, что вы из Тосканы. Но откуда именно?

— До десяти лет я жила в Капориджо близ Гроссето, — сказала я с едва слышным вздохом.

— До десяти лет… — начала она вопросительно.

— Пока меня не забрал отец во Францию.

— Ваш отец, — повторила она снова и лицо ее затуманилось, даже стало на миг каким-то замкнутым. Видимо, она прекрасно знала, каким высокородным вельможей был мой отец, — одно упоминание о нем в разговоре как-то остужало теплоту в завязавшихся между нами отношениях.

Отставив тарелку, я мгновение молчала, а потом решила сказать все, что думаю. Волю Бонапарта я исполнила, когда пришла в этот дом, но я не обещала ему без конца ломать комедию.

— Видите ли, синьора Летиция… Я осведомлена о том, как ценят в Италии и на Корсике семью и знают своих родственников до десятого колена…

Мадам Бонапарт согласно кивнула.

— Это еще слабо сказано. На моей свадьбе, синьора Сюзанна, меня сопровождали пятьдесят кузенов!

— Это прекрасно, конечно, но… Синьора Летиция, я дочь французского аристократа со множеством предков и довольно необыкновенной женщины, которая вообще не знала своих родителей. Ее удочерила крестьянка из Капориджо, которую звали Нунча Риджи.

— Нунча?

— Аннунциата, — поправила я сама себя, чтобы старой женщине стало понятнее это имя. — Так там ее называли. Она воспитала мою мать, а потом и меня. Я называла ее бабушкой, но на самом деле она для меня таковой не была. Моя мать носила имя Джульетты Риджи, но в действительности понятия не имела, откуда она, из какого семейства и как попала на побережье Тосканы.

Желая положить конец всяким домыслам, я заключила:

— Так что совершенно невозможно установить мое происхождение по матери. Невозможно… Я наполовину итальянка, бесспорно, но остальное — сплошные фантазии, которым нельзя верить.

— Нельзя верить, — как эхо, повторила она.

Я видела, что мадам Бонапарт чем-то потрясена. Пальцами, искривленными от ревматизма, она перебирала пояс у себя на платье, и чуть шевелила губами, будто думая вслух. Или она говорила что-то? Я полагала визит законченным, а тему исчерпанной, как вдруг она, будто переборов робость, громко спросила:

— Так вашу мать звали Джульетта?

— Да, — подтвердила я, впадая в некоторое уныние от того, что она опять идет по следу. Видно, мне не удастся легко избавиться от этой темы.

— Она жива еще?

— Давно умерла.

— Сколько же ей было лет, когда ее удочерили?

— Не знаю. Думаю, около пяти.

— А имя… имя Джульетта — ей его дала приемная мать? Или оно было у нее с рождения?

— С рождения, — сказала я. — Еще в детстве я слышала рассказ Нунчи о том, что найденная девочка знала о себе только имя. Но что это проясняет?

— Ничего, — проговорила синьора Летиция. — Наверное, ничего. Но некоторые совпадения…

— Совпадения с чем?

Она приказала служанке убрать посуду и удалиться и лишь тогда ответила на мой вопрос:

— Я расскажу вам одну историю, которую вы, конечно, не знаете, и тогда вы сами будете судить, есть во всем этом совпадения или нет.

Надо сказать, своей настойчивостью она и меня заинтриговала. Хотя за окном уже темнело, я приготовилась терпеливо выслушать пожилую матрону, успокоив себя тем соображением, что, если она будет говорить глупости, я потеряю только время, которого у меня в Париже в избытке.

— Так вот… У моей матери была старшая сестра. Моя тетя Аурелия. Сестры рано потеряли матушку, и старшая воспитала младшую. Когда Корсика в 1738 году восстала против генуэзцев, Аурелия вышла замуж. А еще через год у нее родилась дочь, которую окрестили у нас в Аяччо…

4

Я вернулась домой уже ближе к полуночи в крайней задумчивости. Ноэль помогла мне раздеться; ожидая, пока будет приготовлена ванна, я присела на креслице возле бюро и бережно развернула перед собой документ, хранившийся сложенным вчетверо и полуистлевший на изгибах. Он почти разваливался уже на части… Однако каллиграфический почерк итальянского священника можно было разобрать.

Это было свидетельство о таинстве Крещения, проведенном в Аяччо в церкви Успения Богоматери 2 августа 1739 года над младенцем женского пола. Имя матери ребенка звучало: Мария Аурелия Пьетра-Санта (каково — «святая скала» в переводе» с итальянского!) Имя отца — Теодор фон Нейгоф, вестфальский дворянин, в день крещения — «законный король Корсики».

Священник нарек младенца Джулия Алессия. Девочка получила фамилию отца, потому что родители пребывали в законном браке. Дочь короля — стало быть, корсиканская принцесса?…

— Законный король Корсики, — повторила я едва слышно и потерла виски пальцами. — А Джульетта — это же просто уменьшительное от Джулия…

Летиция Бонапарт отдала мне на время этот документ, сохранившийся в их семейных бумагах даже во время многолетних скитаний, — отдала, чтобы я могла спокойно на досуге поразмыслить. Все, что она мне сообщила, было, конечно, невероятно. И хотя до сей поры я слыхом не слыхивала о каких-либо корсиканских королях, дело выглядело достаточно правдоподобно, и я не могла уже, как прежде, отмахиваться от предположений о моем предполагаемом родстве с кланом Бонапартов.

— Ванна готова, мадам, — сообщила Ноэль. — Не слишком горячая, как вы и просили.

Забравшись в медный чан, с наслаждением расслабившись в воде, я снова стала вспоминать разговор, состоявшийся на Елисейских полях. Корсика… Помимо моей воли, это название начинало звучать для меня романтично. Бедный, но прекрасный остров в Средиземноморье, жители которого всегда мечтали о свободе и, не имея союзников, вели ожесточенную борьбу против генуэзских завоевателей. Это вызывало отклик у меня в душе. Инстинктивно я чувствовала что-то родное в перипетиях корсиканской истории. Неужели материнское прошлое приоткрылось передо мной, и некий Теодор фон Нейгоф — действительно мой дед по матери?

Рассказ Летиции снова промелькнул передо мной, как страницы книги, и, лежа в ванне с полузакрытыми глазами, я будто наяву представила его: высокого, одетого в роскошные восточные одежды человека, тунисская галера которого весной 1736 года бросила якорь в Алерии, у восточного побережья Корсики.

…Теодору фон Нейгофу было тогда пятьдесят лет. Старость была не за горами, а славы и величия он до сих пор не достиг. Но теперь, по его разумению, все должно было измениться. Конечно, при близком рассмотрении Корсика оказалась еще беднее, чем он думал, но ставки были сделаны, и пришелец понимал, что именно этот небольшой островок в Средиземном море и был целью всего его жизненного пути. А путь за плечами лежал извилистый и длинный…