Любовница смерти - Борис Акунин

Борец с самоубийствами сам становится самоубийцей

Мир московской журналистики потрясен скорбной вестью.

Наш цех лишился одного из самых блестящих своих перьев.Угасла яркая звезда, совсем недавно появившаяся на газетном небосводе.

Полиция ведет расследование, изучает все возможные линии,включая и версию о ритуальной казни, свершенной «Любовниками Смерти» надотважным журналистом, однако всем, кто читал блестящие репортажи и глубокиеаналитические статьи Л. Жемайло в «Московском курьере», картина произошедшегоясна. Члены тайного клуба умерщвляют себя, не других. Нет, произошло неубийство, а трагедия по-своему еще более прискорбная. Наш собрат взвалил насвои плечи слишком тяжкую ношу, быть может, вовсе непосильную для смертного, иэта ноша его подломила. Теперь он за роковой чертой, присоединился к томусамому «большинству», о котором писал в своей нашумевшей, провидческой статье«Есть много на земле и в небесах такого…»

Мы знали Лавра Генриховича как неутомимого борца со страшнымявлением, которое многие уже называют «чумой двадцатого века» — эпидемиейбеспричинных самоубийств, выкашивающей ряды образованной молодежи. Покойный былистинным крестоносцем, бросившим вызов этому ненасытному, кровожадному дракону.Давно ли появился в Первопрестольной скромный ковенский репортер, добившийсяизвестности на провинциальном поприще и, как многие перед ним, приехавшийпокорять Москву? Здесь ему вновь пришлось начать с самого низа корреспондентскойиерархии — с репортерской поденщины, мелкого хроникерства, описания пожаров инезначительных происшествий. Но талант всегда пробьет себе дорогу, и уже оченьскоро вся Москва, затаив дыхание, наблюдала, как неутомимый журналист идет последу зловещих «Любовников Смерти». В последние недели Лавр Генрихович почти непоявлялся в редакции. Наши коллеги говорили, что, увлеченный расследованием, ончуть ли не перешел на конспиративное положение и переправлял свои репортажигородской почтой — вероятно, опасался разоблачения со стороны «ЛюбовниковСмерти» или чрезмерного внимания гг. полицейских. Вот истинная преданностьсвоему делу!

Увы! Медик, врачующий эпидемических больных, сам рискуетподцепить заразу. Но здесь, пожалуй, уместнее иное сравнение — с теми подвижникамиздравоохранения, кто намеренно и сознательно прививает себе бациллу смертельноопасного недуга, дабы лучше изучить его механизм и тем самым спасти других.

Бог весть, чтó происходило в душе нашего коллеги впоследний вечер его жизни. Известно только одно — до самой последней минуты оноставался истинным журналистом. Позавчера, в одиннадцатом часу, он позвонилметранпажу «Московского курьера» г. Божовскому и потребовал задержать номер,потому что есть «бомба» для первой полосы.

Теперь понятно, что за «бомбу» имел в виду покойный —собственное самоубийство. Что ж, финал карьеры Л. Жемайло и в самом деле вышелэффектным. Жаль только, в утренний выпуск «Московского курьера» эта кошмарнаяновость так и не попала. Судьба напоследок сыграла с журналистом злую шутку —мертвое тело было обнаружено лишь на рассвете, когда номер газеты уже вышел изтипографии.

А ведь самоубийца выбрал для своего отчаянного поступкавесьма приметное место — Рождественский бульвар, откуда рукой подать до Трубнойплощади. По всему, кто-то из поздних прохожих, или городовой, или ночнойизвозчик должны были заметить висящее на осине тело, к тому же освещенноестоящим неподалеку газовым фонарем, но нет — труп увидел лишь подметальщик,вышедший на бульвар сгребать листья уже в шестом часу утра.

Спи спокойно, мятежная душа. Мы доведем начатое тобою делодо конца. Наша газета дает обет поднять павший стяг и нести его дальше. Демонсамоубийства будет изгнан с улиц нашего христолюбивого города. «Московскиеведомости» продолжат журналистское расследование, начатое коллегами из«Курьера». Следите за нашими публикациями.

Редакция

«Московские ведомости» 19 сентября (2 октября) 1900 г.

1-ая страница

Избрана!

"После того, как в ридикюле обнаружилась втораякарточка с одним-единственным словом Bald[8], написанным ужезнакомыми буквами, сомнений не осталось: я избрана, избрана!

Мои вчерашние излияния по этому поводу были смехотворны —кудахтанье перепуганной курицы. Я не просто перечеркнула эти две странички, явырвала их. Позднее вставлю что-нибудь более уместное.

Позднее! Когда ж позднее, если написано «bald»?

От этого короткого, звонкого слова у меня будто гуд вголове. Я хожу сама не своя, натыкаюсь на прохожих, и мне попеременно делаетсято жутко, то радостно. Главное же из переполняющих меня чувств — гордость.

Коломбина стала совсем другой. Она, быть может, уже никакаяне Коломбина, а желанная и недостижимая для простого смертного Принцесса Греза.

Все прочие интересы и обстоятельства отодвинулись, утратиливсякое значение. Теперь у меня новый ритуал, заставляющий трепетать мое сердце:вечером, вернувшись от Просперо, я достаю два белых квадратика, смотрю на них,благоговейно целую и убираю в выдвижной ящик. Я любима!

Перемена, произошедшая во мне, столь велика, что я не считаюнужным ее скрывать. Все в клубе знают, что Смерть шлет мне записки, но напросьбы показать эти послания я отвечаю отказом. Особенную настойчивостьпроявляет Гэндзи. Как человек умный, он понимает, что я не фантазирую, и оченьобеспокоен — уж не знаю, из-за меня ли или же из-за того, что егоматериалистические воззрения оказались под угрозой.

Но заветных посланий я никому не покажу — они мои и толькомои, адресованы мне и предназначены лишь для моих глаз.

На наших собраниях я теперь держусь истинной королевой. Нуесли не королевой, то фавориткой или невестой короля. Я обручена с ВенценоснымЖенихом. Ифигения и Горгона лопаются от зависти, Калибан шипит от злобы, а Дожвзирает на меня тоскливыми глазами побитой собаки. Никакой он не Просперо,повелитель духов земли и эфира. Он даже не Арлекин. Он такой же Пьеро, какмаменькин сынок Петя, некогда вскруживший голову иркутской дурочке своимизавитыми локонами и трескучими стишками.

Вечера у Дожа — это мой триумф, мой бенефис. Но есть идругие часы, когда подступает слабость. И тогда начинают одолевать сомнения.

Нет-нет, в подлинности Знаков я не сомневаюсь. Меня терзаетдругое: готова ли я? Не жаль ли мне будет уходить из света во тьму?

Итог всякий раз один. Может, и жаль, но выбор будет сделанбез колебаний. Упасть в бездну, в темные объятья неведомого, желанногоВозлюбленного.