Муравьиный мед - Сергей Малицкий

В полутемном зале старшие жрецы храма обучали послушников магии. Кессаа не сразу поняла это, только удивилась, почему молодые жрецы хором произносят какие-то слова, отчего их наставник то и дело начинает кричать и отвешивать по согбенным спинам удары тонкой тростью, и почему и эти слова, и вообще все, что заставляет повторять молодых старший жрец, кажется ей таким знакомым. Выбравшись в ночной дворик и вдоволь прочихавшись, Кессаа выставила перед собой руку, как того требовал наставник, и произнесла требуемые слова. Мгновенно раздался грохот, и в трех локтях перед девчонкой в камень ударила молния. Зашумели стражники на воротах, загремел колотушкой привратник храма, но девчонки уже и след простыл.

Кессаа летела в келью словно стрела, выпущенная из лука. Забравшись в постель к сонной Илит, она обняла рабыню и поклялась сама себе никогда больше не ходить в главный зал по ночам.

Излишне говорить, что уже следующей ночью Кессаа снова была на той же галерее и снова наблюдала за обучением молодых жрецов. Теперь все то, что она вычитала в свитках из библиотеки, внезапно наполнилось новым смыслом, и уже со следующего утра Кессаа опять принялась перебирать читаные и перечитаные тексты и донимать дряхлых жрецов расспросами. Впрочем, уже к вечеру Кессаа начало клонить в сон, и девчонка даже заработала у добродушного жреца редкий для нее щелчок по лбу, когда задремала и не услышала, что он попросил у нее нож, чтобы вскрыть нарыв очередному больному просителю. Кессаа обиженно засопела и послушно отправилась спать, наказав Илит разбудить ее перед полуночью.

В субботнюю ночь в зале оказался Ирунг. Он придирчиво вглядывался в испуганные лица молодых жрецов, слушал неумелые заклинания, но ругался только в адрес наставника. В какое-то мгновение тан поднял голову, словно услышал шорох под потолком. Но Кессаа распласталась на балке и против воли прошептала короткое заклинание, которое, как она точно знала, не могла вычитать ни в одном манускрипте. Ирунг мгновенно успокоился. Девчонка же, обдирая колени о шершавую балку, на всякий случай убралась из потайного убежища.

Уже со следующего утра Кессаа с новым рвением продолжила изучение магии. Правда, теперь, прежде чем прочитать какое-нибудь заклинание, она решила искать в манускриптах разъяснения: не случится ли что-нибудь страшное, к примеру не обрушится ли на нее сам храм? Днем приехала тетка, которая в храме Сади стала навещать Кессаа еще реже, и сказала ей какие-то непонятные слова. Мол, время бежит, и девчонке рано или поздно придется перебираться в храм Сето, чтобы Тини могла продолжать учить Кессаа каждый день и явно, а не тайком раз в несколько месяцев. Тетка уехала, а Кессаа опять до вечера досадовала на себя: ну почему она не спросила, где ее отец, где ее мать, живы ли они, где их дом, и почему они оставили Кессаа.

Воскресным вечером девчонка вновь протиснулась в щель под потолком зала и вскоре была потрясена! В зале не оказалось жрецов, теперь там стояли послушницы, которые в обычное время занимались чем-то в дальних комнатах храма. Они выполняли странные движения, переступали с ноги на ногу, шептали какие-то слова, которые совершенно точно не были заклинаниями. Наконец одна из них начала зажигать масляные лампы, стоявшие по углам алтаря Сади, а прочие вышли из зала. Оставшаяся заперла дверь изнутри, погасила все лампы в зале, кроме последних, так что освещенным остался только алтарь, замерла близ изображения Сади и, за мгновение до удара колотушки привратника, отмечающего полночь, сбросила с себя одежду.

Кессаа едва не вскрикнула. Не от красоты и изящества женского тела, не от испуга, а от неожиданности. И тут обнаженная девушка начала танцевать. В полной тишине, беззвучно, умудряясь не шлепать босыми пятками по камням, она изгибалась, переступала с ноги на ногу, вставала на носки, извивалась всем телом так, словно оплакивала поверженного бога. Кессаа смотрела на нее завороженно. Теперь она знала, чего хочет больше всего – танцевать!

Именно так она и сказала на следующий день, едва встретила Ирунга:

– Я хочу танцевать над Сади!

Откуда только смелость взялась? Выскочила из темного коридора, увидела полную фигуру мага и смело преградила ему путь. Ноги, правда, тряслись, да зубы дробь выбивали, но с этим бороться легко оказалось, достаточно было прикусить уголок воротника.

Ирунг не удивился не только ее словам, он не удивился тому, что какая-то приживалка вообще осмелилась заговорить с ним. Маг остановился, задумался на мгновение, кивнул, а уже вечером к Кессаа зашла сухая и строгая сайдка, которая занималась с девушками, и холодно сказала, что каждый день ждет девчонку у себя.

И вновь для Кессаа началась новая жизнь. Так же, как прежде изучала руны, теперь она стала изучать движения. Ее наставница, которую звали Мэйла, когда-то была жрицей храма Сето – ведьмой, как почтительно шептала Кессаа Илит, – точнее боевой жрицей, стражницей. Но в силу каких-то причин она перебралась в Скир, где нашла себе работу в храме Сади. По возрасту Мэйла уже могла не скрывать лицо, но выглядела много моложе любой сверстницы. Кессаа послушно повторяла то, что требовала от нее наставница. Сотни, тысячи, десятки тысяч раз произведенные движения отпечатывались не только в голове, тело запоминало их. Главным, как объяснила Мэйла, было не упасть. Танец Мелаген над телом поверженного бога должен был создавать ощущение беспрерывного падения, но сама танцовщица не могла упасть.

– Зачем столько старания, если этот танец никто не должен видеть? – недоумевала Кессаа.

– Неужели ты хочешь, чтобы кто-то увидел тебя обнаженной? – хмурилась Мэйла и добавляла: – Это танец любви и скорби. Ему не нужны зрители. Он даже не для поверженного бога. Он для самой себя. Человек танцует тогда, когда не может не танцевать. Точно так же, как он смеется, когда ему смешно, плачет, когда не может сдержать слез.

– Я никогда не плачу! – вздернула упрямую голову Кессаа.

– Все плачут, – сухо ответила Мэйла. – Люди не камни. Просто иногда слезы льются внутрь. Но это очень опасно, потому что, накопившись, они могут разорвать твое сердце.

Обучение продолжалось не дни, не недели, не месяцы – годы. Но первые успехи не заставили себя ждать. Уже вскоре Мэйла вручила Кессаа стилет с клеймом дома Стейча, а когда в храм ненадолго заглянула Тини, то после разговора с ней наставница принесла кривой бальский клинок, и занятия танцами дополнились упражнениями с оружием.

«Опять я не спросила у Тини ничего о родителях, – раздраженно думала Кессаа, отрабатывая движения со стилетом. – Почему, когда она приходит сюда, словно язык отнимается у меня? Почему я вспоминаю о тех вопросах, что хотела задать ей, только тогда, когда ее уже нет? Надо будет посмотреть еще раз в хранилище свитков, может быть, я что-то пропустила, и это какое-то колдовство?»

– Стой, – потребовала Мэйла. – Все очень плохо!

– Почему? – не поняла Кессаа, смахивая с лица пот. – Я не ошиблась ни разу! Я лучшая из твоих учениц!

– Никогда не говори так! – оборвала девчонку Мэйла. – Ты должна быть неуловимой, как речная струя! В тот миг, когда ты начинаешь считать, что ты лучшая, ты превращаешься в лед. Лед очень опасен, но и очень хрупок! Я остановила тебя, потому что в тебе нет спокойствия, твои мысли далеко, а их не должно быть вовсе. Освободи голову! Если хочешь что-то спросить, спрашивай до начала движений!