Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга вторая - Валентина Александровна Осеева

— У фашистов отняли! — похвалился Петька, победоносно глядя на Гузя.

— У фашистов? Не врёшь? — Федька вытянул шею и с уважением поглядел на недавнего врага.

— А что нам врать? Пустяк дело! — хорохорился Петька.

Игнат быстро оглядел лодку и, поманив пальцем Мазина, тихо сказал:

— Вы вот что… Уходите отсюда… Понятно? А лодка нам останется…

— А вам зачем? — поинтересовался Мазин.

Игнат вздохнул:

— Да так… може, сгодится на что-нибудь… рыбу ловить…

«Знаю я — зачем», — подумал Мазин.

— Бери, если надо, — тихо сказал он Игнату.

Игнат снова наклонился к лодке.

Федька торопливо объяснял мальчикам дорогу. Показал ближнюю тропинку.

— Мазин, а лодка? А лодка как же? — заволновался Петька.

Мазин нетерпеливо оборвал его:

— Когда я что-нибудь делаю…

— Ну?

— Значит, делаю!

Петька пожал плечами. Он привык понимать своего друга с полуслова, но сейчас он ничего не понимал. Спорить же было бесполезно.

Поднявшись в гору, Мазин оглянулся. На берегу никого не было. Туман рассеялся, и старая мельница была хорошо видна. Она стояла чёрная, заброшенная, низко накренившаяся к воде. Всё казалось в ней пустынным и неживым…

Но это только казалось…

Мазин не мог видеть, что внутри мельницы, на чердаке, в туманном свете, падающем из слухового окна, стоял на коленках перед ящиком Коноплянко и что-то быстро прилаживал. Рядом с ним, примостившись на брёвнах, сидела учительница из Ярыжек. В руках у неё был блокнот и карандаш.

«Говорит Москва! Говорит Москва!» — раздался спокойный голос диктора.

10 июля

Дорогой мой дневник! Ничего я не пишу теперь. Что ни подумаешь написать, всё нельзя. Мы живём у дяди Степана. Он очень строгий и бранит нас иногда, если заслуживаем, но зато и жалеет нас. Совсем мы были бы сиротами без Мити, если бы не он. Добрый и, главное, на папу моего очень похож. А больше всего я полюбил его за то, что он один раз взял на колени Жорку и стал с ним шутить, а я тут же стоял. Ребят никого не было. Тогда он посмотрел на меня, спустил Жорку на пол, а меня обнял и говорит: «А теперь я с другим сыночком посижу. Ну, рассказывай, Коля, что у тебя на душе». Я стал про родителей говорить, а он слушал и всё спрашивал… И мы так долго, долго вдвоём сидели! Вот какой дядя Степан! Если бы враги на него напали, я бы умер, а защитил его. И Трубачёв тоже, и все наши ребята.

Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придётся кончать дневник. Я с Трубачёвым советовался, — он говорит, что когда всё кончится и мы победим, то тогда всё вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми.

Хвекохвеля Хвеохвединхвецов

Глава 32

НА ПАСЕКЕ

Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька:

— Ты к Матвеичу?

Васёк остановился около крыльца.

Бобик прыгал на него, лизал ему щёки, нос.

— Знает, видно, тебя собака?

— Знает.

Васёк не решался сказать, что пришёл к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У неё было круглое лицо с глубокими складками около губ. Тёмные косы, обёрнутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно.

Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал её плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком.

— Матвеич сейчас придёт. Садись.

Она села на крыльцо. Васёк тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату.

— Я — Оксана. Слыхал обо мне? — просто сказала незнакомая женщина.

Васёк радостно удивился:

— Это вы? Сестра Сергея Николаевича? Моего учителя?.. Я слышал, я ещё давно слышал!

— От Сергея Николаевича слышал?

— От всех слышал!

— А от учителя своего слышал? — настойчиво спрашивала Оксана.

— Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана… то-есть тётя Оксана… есть… — запутался Васёк.

Женщина засмеялась. От голубых глаз её протянулись к вискам тонкие морщинки.

— Это я тебе тётя. А учителю твоему — сестра. Я его маленьким ещё помню, он на моих руках рос. — Она пригладила волосы, грустно улыбнулась: — Большим-то и не видела никогда.

Ваську стало жаль её:

— Он хороший… Строгий такой… и ласковый. Сильный… ужас! Просто силач!

— А маленький худой был, лёгонький. Бывало выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею — не оторвёшь… — Оксана вздохнула. — А какой уж теперь стал, и не знаю. Не довелось повидаться. — Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. — Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет — городской стал.

Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее:

— Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое… ну, вышиванье, что ли… Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! — заторопился он.