Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Арчибальд Филип Примроз, пятый граф Розбери, родился в 1847 году. Он происходил из южношотландского рода, довольно древнего, если и не слишком знаменитого, который впервые отметился в тревожные годы XVII столетия, а затем увеличивал свое положение и богатство, пока после смерти четвертого графа в 1868 году Розбери двадцатиоднолетним юношей не оказался наследником огромных сланцевых шахт и 230 тысяч акров земли, которые вместе приносили ему ежегодный доход свыше 30 тысяч фунтов.

К богатству и высокому положению он прибавил обширный и острый ум и почти ошеломляющую красоту, так что казалось, что жизненный путь дается ему без труда. В Итоне учителя признавали его способности, но жаловались на недостаток прилежания. Из Итона он поступил в Оксфорд, в колледж Крайст-Черч, который никогда не пользовался репутацией интеллектуальной потогонки. Он наслаждался веселой компанией, хорошими обедами, прекрасными винами и частыми вылазками на далекие и близкие скачки и даже приобрел собственную беговую лошадь. Тем не менее его учителя были убеждены, что по заслугам поместили его в разряд лучших учеников, хотя никогда как следует не испытывали его способностей. У него было свойственное аристократу пренебрежение правилами, на которые руководство смотрело сквозь пальцы, но студентам не разрешалось иметь беговых лошадей, и даже в Крайст-Черч не могли закрыть глаза на беговую лошадь. Ему приказали выбирать между лошадью и Оксфордом, и он выбрал лошадь. «Я бросил Оксфорд, – бодро сообщил он матери, чем привел ее в ужас. – Я купил дом на Беркли-сквер и лошадь, чтобы выиграть Дерби. Твой любящий Арчи».

Его дом номер 2 по Беркли-сквер, компактное жилище среди похожих на дворцы громад, был идеален для молодого холостяка, и в 1873 году к нему по секрету обратились от лица принца Уэльского, который уже не был ни молодым, ни, по правде сказать, холостяком, с вопросом, не может ли он время от времени пользоваться его домом, чтобы принимать там «знакомую актрису». Розбери не без запальчивости ответил, что его дом для этого слишком тесен.

Розбери не был плейбоем. На скачки и связанное с ними общество у него уходило некоторое время и довольно много денег, но он также старался и заполнить пробелы в образовании из-за незаконченного курса в Оксфорде. Он много читал и путешествовал. В 1873 году он побывал в Америке, где попал на прием к президенту Гранту, обедал с Лонгфелло и стал свидетелем факельного шествия, направляющегося на съезд демократической партии в Нью-Йорке. Эта поездка произвела на него сильное впечатление, и он вернулся туда снова на следующий год.

В 1868 году на скачках в Ньюмаркете миссис Дизраэли представила Розбери Ханне Ротшильд.

Ханне, единственному отпрыску барона Майера, тогда было семнадцать лет, у нее были прекрасные томные глаза и прелестная пухлость. Еще крохой она серебряной лопаточкой заложила камень в основание Ментмора. Она провела одинокое детство, переезжая из одного дворца в другой, и мало соприкасалась с окружающим миром. «Ей никогда не разрешали зайти в бедный дом, – писала ее кузина Констанс. – Она никогда не сталкивалась лицом к лицу с нуждой или болезнью. „Бедняки“ – это для нее было просто слово». Она научилась разбираться в искусстве и литературе, но ее формальное образование было весьма поверхностным. Хотя Ханна с раннего детства привыкла вращаться среди принцев и магнатов, она оставалась замкнутой, робкой и неуверенной в себе.

Ее отец, которого знали и любили на любом крупном ипподроме, был чуть ли не легендарной фигурой. В скаковых кругах он звался просто Барон и даже фигурировал в стишках о Дерби, которые Розбери сочинил еще в Оксфорде.

Майер умер в 1874 году, оставив жене 2 100 000 фунтов и немалую недвижимость. Баронесса умерла три года спустя, и Ханна осталась одна, маленькая, меланхоличная фигурка среди сверкающих сокровищ и огромных залов Ментмора.

Она недолго оставалась в одиночестве. За первой встречей с Розбери быстро последовали новые, и она потеряла от него голову. Сначала было неясно, отвечает ли он ей взаимностью, поскольку некоторое время казалось, что Розбери хочет жениться на американке. Его привлекала юная дочка одного вашингтонского семейства. «Это молоденькая красавица, – писал он. – Я размышлял о ней за сонетом». Но ни этот роман, ни другие ни к чему не привели. Он не торопился. «…Если его чувства не были глубочайшим образом затронуты, – писал его зять и биограф маркиз Крю, – ничто не могло заставить его торопиться с женитьбой».

И вряд ли его чувства были бы «глубочайшим образом затронуты» в отсутствие у невесты солидного приданого, ибо, как объяснил Крю: «Брак с бесприданницей мог бы повлечь за собой понижение уровня жизни, к чему его гордая натура питала отвращение. Его общественная карьера… была бы осложнена необходимостью думать о завтрашнем дне».

В 1876 году поползли слухи, что он намерен обручиться с Ханной Ротшильд, а к 1877 году это стало общепризнанным фактом. Эти разговоры вызывали большую обеспокоенность в еврейских кругах. «У всех на устах талмудический вопрос, – писала „Еврейская хроника“. – Если пламя охватывает кедры, не загорится ли и иссоп на стенах? Если левиафана поймали на крюк, как спастись мелкой рыбе?.Неужели же среди миллионов братьев по вере во всей Европе не сыскалось ни одного с достаточным талантом, культурой, возвышенным умом, достойного быть принятым в семейный круг, чтобы ныне отдать эту честь тому, кто неизбежно отторгнет супругу от ее собственного народа… Печальный прецедент установлен, и мы молим Господа, чтобы он не привел к ужасным последствиям. Разум трепещет в теле общины. Она дрожит под напором. Надо ли сдерживать крик боли, рвущийся из самой души?»

Мать Ханны знала, что происходит, и перспектива помолвки согрела последние горькие месяцы ее жизни, но сама Ханна не могла не испытывать сомнений, ибо, невзирая на страстную влюбленность в Розбери, она была глубоко религиозна, более чем кто-либо из дочерей Ротшильдов ее поколения.

Энни и Констанс Ротшильд, как мы видели, тоже были религиозны, но в их вере было мало таких элементов, которые нельзя было бы уложить в рамки унитарианской церкви. Они верили в религию, а не в иудаизм, и не чувствовали себя связанными его догматами, и даже если после венчания в церкви они и дальше, по крайней мере номинально, принадлежали к иудейской вере, то лишь потому, что бог Авраама, Исаака и Иакова был также богом Ротшильдов и официально принять христианство значило бы оскорбить память их предков. Убеждения Ханны были глубже, и тот факт, что она все же была готова выйти замуж за иноверца, свидетельствует о силе ее любви к Розбери, но всю ее недолгую жизнь этот выбор не давал ей покоя.

Нельзя сказать, что и семью Розбери обрадовал такой брак. Его мать, герцогиня Кливленд, недолюбливала евреев и не делала тайны из своей антипатии. «Можешь представить себе, насколько я была убита горем, узнав, что ты выбрал себе в жены и матери своих детей женщину, не имеющую веры и надежды во Христе, – писала она. – Я лично всем сердцем и со всей серьезностью не одобряю подобных браков и не могла бы сказать иначе, не покривив душой».

Розбери предвидел реакцию матери, но не считал ее преградой, и она не помешала ему радоваться предстоящему событию. «Моя дорогая Конни, – писал он сестре леди Ликонфилд, – вчера я обручился с Ханной. Я так люблю ее, что никогда не буду счастлив, если ты тоже ее не полюбишь». И Гладстону: «Хочу написать и объяснить вам, почему вы не получали от меня вестей относительно моего визита в Хейуорден. Я обручился и собираюсь жениться на мисс Ханне Ротшильд и буду очень рад вашим добрым пожеланиям в этот судьбоносный день моей жизни».