Билет в одну сторону - Наталья Костина

Однако эти люди не желали сниматься с места, их держали рабочие места, дачи-сады-огороды, сватья-кумовья, любовницы и просто привычка к месту, городу, магазину на углу. Но они желали получить недобранное у судьбы, и получить быстро: по моему хотению, по щучьему велению! Эти большие дети наивно поверили в сказочку об огромных пенсиях и фантастически высоком уровне жизни и в то, что все это они получат очень легко – стоит лишь попросить соседнего батюшку-царя. А царь добрый, он всех пригреет, заодно и своими мозгами думать не надо будет – он за всех сразу подумает, на то и царь!

Сидя на своей койке, я предаюсь грустным размышлениям: а где были МОИ собственные мозги? Почему я тоже не спешил ими пользоваться, а критически мыслить стал, когда меня припекло так, что верчусь здесь как уж на сковородке. Только деваться с этой сковородки все равно некуда! Я почти готов перейти на другую сторону баррикад – но ПОЧЕМУ? Потому ли, что мне просто опротивел обман, кликушество, подлость, грязь… и не окажется ли потом на той, ДРУГОЙ, стороне все еще хуже? Я хотел ПРАВДЫ, но мне не с кем поговорить здесь. Те, кто могли хоть что-то мне рассказать, сидели в подвалах – да и вряд ли они стали бы со мной разговаривать… Точно так же, как не захотел тот, у которого я по-прежнему каждый день мысленно прошу прощения.

Мне так больно именно потому, что я не предатель. Я люблю свою страну. Я там родился и вырос. Но именно ЗДЕСЬ я вдруг очень ясно увидел, куда мы катимся. Ну почему, скажите мне, почему мы так жаждем насадить везде свои порядки, свой язык, свою культуру? Почему в России, где живет немало иных народов, только один государственный язык – русский? Отчего же тогда в Украине должно быть иначе? Почему мы, так гордящиеся тем, что мы русские, не носим национальных костюмов? Почему насмехаемся над человеком в тюбетейке? Чем он хуже нас – продвинутых в вопросах морали и права, колесящих на машинах, которые сами же гордо называем «иномарками»? Почему западло ездить на «ладе-калине» и куда круче на «рено», «фольксвагене», не говоря уже о «мерсе»? Почему мы презираем то, что производим сами, – от пельменей до телевизоров? Пицца, хамон, рокфор, «самсунг», «нокиа» и это, стоящее запредельных бабок, америкосовское надкушенное яблоко – именно ЭТО приводит нас в экстаз, граничащий с оргазмом, а вовсе не гармонь и не валенки! Почему МЫ ничего этого не производим, а только потребляем, и для того чтобы купить все эти дорогостоящие штучки – да и не только их, а обыкновенные, но хорошо сделанные рубашки и сапоги – мы продаем свои нефть, газ, алмазы, уголь, лес? ЧТО будет с нами, когда все это начнет заканчиваться? Или когда вдруг упадут цены на нефть и газ? Мы привыкли, что у нас всего много. Мы привыкли так СЧИТАТЬ. Но при этом наша провинция живет в полной нищете – если даже не сопоставлять ее с презираемой нами лишь на словах Европой, а сравнивать с той же Москвой, одной из самых дорогих городов мира. Этим фактом мы тоже почему-то гордимся! Гордимся тем, что нам не по карману съесть салат в ресторане на Тверской и купить девушке босоножки в лавке рядом, гордо именующей себя бутиком…

Я никогда не перееду в Москву – мне не по карману снимать квартиру в столице, а уж купить я не могу и подавно, даже на самой занюханной окраине. Не потому ли я брызжу слюной и исхожу злобой – я, неудачник, актеришка, провинциальный лицедей? Или я просто трус, которому здесь, на войне совсем не место? Который даже человека убить не сумел и спит и видит сдернуть из этого чертового Донецкого региона, из Новороссии – государства, которого нет и никогда не будет и которому не светит стать даже вторым Крымом? Нашкрым – это иллюзия, огромный филиал Севастополя с фиктивным российским паспортом, а здесь… Здесь и того хуже.

Я запутался… и похоже, у меня на сегодня остались одни вопросы: вопросы, на которые нет ответов.

Дневник женщины, оставшейся неизвестной

– Женька где?!

На запыхавшейся Маруське лица не было.

– Что… что случилось?!

– Ты… ты того… сядь.

Однако вместо того чтобы сесть, я подхватилась с дивана, где меня часа два назад сморил тяжелый полуденный сон, и в чем была – халатике, накинутом прямо на голое тело, – ринулась на улицу.

– Же-е-енька! Же-е-еня!!

– Звала я ее уже по дороге! – задыхаясь, выпалила Маруська.

– Что…что?! Говори же, ну!

– Да может это и не она совсем! Постой… погоди, – выдавила моя подруга, дернула меня за руку и судорожно сглотнула. Она рыскала глазами по сторонам, может быть, хотела увидеть Женьку, но я, не выдержав больше, заорала на нее:

– Маруська, если ты сейчас ничего не скажешь, я!.. я!..

Сердце выпрыгивало из груди, а ноги внезапно стали ватными – если бы сейчас я и захотела бежать дальше, то не смогла бы.

– Говори как есть, – тяжело попросила я. – Что случилось? Все равно ведь узнаю.

– Змея они запускать пошли к терриконам… дети. Ну… и шарахнуло туда. Неизвестно за что того змея приняли… Короче… ты туда не ходи! – Маруська мертвой хваткой сжала мое плечо.

– Пусти!

Секунда – и все провалилось в какую-то черноту. Я схватилась рукой за глаза, с силой надавила на глазные яблоки и немного подождала, пока мир снова обрел очертания. «Вот оно, как оказывается, падают в обморок, – как-то слишком спокойно и отстранено подумала я. – Странно, что я об этом раньше не знала».

Да, я еще не знала многого: шантажа, пыток, которым подверглись многие из моих соотечественников, потери дома, имущества, близких… Но сегодня я не была готова к тому, что пришла и моя очередь. Оказывается, до сих пор я не догадывалась о самом страшном в жизни: нужно бояться не того, что изнасилуют или убьют тебя саму, но что могут убить и изнасиловать твоего РЕБЕНКА.

Должно быть, я все-таки побежала, потому как сзади тяжело топала Маруська и еще какие-то люди – я их не знала, но все они бежали в ту же сторону, что и я.

– Нет!! Не надо! – орала моя подруга, но догнать и остановить меня она так и не смогла.

Я мчалась к терриконам, не разбирая дороги, босиком, прямо по сто лет не чиненному асфальту, разбитым пивным бутылкам, по скорлупкам каштанов, только-только начавшим осыпаться… Я бежала и молилась: все мы молимся, только когда припечет… когда ничего другого уже не приходит в голову, кроме этого, мучительного: «Матерь Божья, за что? Спаси и сохрани рабу твою Женьку… Евгению! Пожалуйста… она у меня одна! О Господи! Святой Николай!» Я лихорадочно, наспех перебирала их всех: и самых главных, и второстепенных, тех, которые вспоминаются лишь при случае: «Святая Евгения… помоги…» Кто такая эта святая Евгения и почему она сейчас должна мне помогать? Только потому, что мне пришло в голову назвать дочь в честь своего деда Женькой? Ему тоже никто не помог в трудную минуту… «Мама, папа и ты, дед, да посмотрите вы на нас, хоть вы сжальтесь!»

Скрюченная, черная опора высоковольтной линии – какая же сила нужна и какое бесчеловечное оружие, чтобы вот так завернуть ее винтом?! Дорога пошла вниз, и бежать стало легче – но сил у меня уже не было. Ужас, прибывающий с каждой минутой, как вода в половодье, пробил во мне огромную дыру, куда вытекло все, все… кроме того, что я ДОЛЖНА сейчас быть там… где моя дочь. И еще: вдруг она еще жива?! Вдруг ее просто оглушило, отбросило, легко ранило – но не убило, не убило… не убило!!!