Хрустальная колыбель - Сергей Станиславович Юрьев

– Был бы я червём, благородный эллор, я б замаялся, соображая, в каком месте сгибаться, чтобы кланяться, – пробурчал Ваган, но тут же с достоинством поклонился, а некоторые из землепашцев торопливо бухнулись на колени.

Герант уже открыл рот, чтобы сказать, мол, перед Творцом все люди одинаковы, и большие, и маленькие, но вновь послышалось конское ржание, крики и звон металла. Молодой лорд наверняка нашёл коня и угодил в потасовку. Оставив публику в самый разгар поклонения, Святитель, в одной руке сжимая посох, другой подобрал рясу и с завидной быстротой помчался по следам Юма, благо – тот проделал в зарослях изрядную прореху. Позади раздавался многоногий топот – Орвин и землепашцы, удивлённые неожиданной выходкой Святителя, бежали следом, а впереди на фоне лунного неба обнаружился конский силуэт и сам Бранборг-младший, размахивающий тесаком. Несколько вооружённых землепашцев, не смея к нему приблизиться, обступили его с трёх сторон, а один из них, видимо, бывший обладатель теска, корчился и хрипел, лёжа на боку, прижимая к животу ладони.

Когда до места схватки оставалось всего несколько локтей, Орвин обогнал Святителя и закричал так, что у коня подкосились задние ноги:

– С ума сбрендили?! А?! Не видите, на коне сбруя серебром прошита?! – На самом деле в темноте невозможно было разглядеть, чем прошита конская сбруя, но землепашцы, опуская оружие, начали расступаться. Юм тоже бросил тесак на землю и тут же, запустив пальцы во вьющуюся гриву, прижался щекой к конской морде. Это действительно был Грум, которого Герант помнил ещё жеребёнком…

В честь нежданных гостей печь топили так, будто на улице стоял трескучий мороз. Какой-то малец подбрасывал в топку сухие дубовые полешки всякий раз, когда ослабевало гудение в трубе. Эллор Орвин, раздевшись до нательного белья, сидел на лавке, потягивая из большой глиняной кружки кислый варварский напиток, называемый квасом. Юм, которого нежданная встреча с Грумом отвлекла от горьких и сладких воспоминаний, пристроился на плетёном тряпичном коврике – на полу не так чувствовался жар, заполнивший тесную комнату. Ойван спал в пристрое на сеновале – его сморило сразу же, как только он почувствовал, что не надо быть всё время настороже. Пров так и пропал, растворившись в ночи, но почему-то Герант был уверен, что они увидятся, и очень скоро. Его самого постоянно тянуло выйти на порог глотнуть прохладного ночного воздуха, но нельзя было пропустить ни слова из рассказа старосты Вагана, который воспринял появление Святителя здесь, за сотни лиг от Храма, как самый добрый знак со дня основания селища.

– …а лорду-то что… Он со всей дружиной в прибрежном остроге засел и знай себе в тамошней таверне пирует. Ждёт, пока всё само собой пройдёт. А как оно само пройдёт, если он знать ничего не хочет. Ведуны все – кто попрятался, кто сгинул неведомо куда, а кого лорд сам порешил. У нас в селище двое их было, так пришли лордовы люди и говорят, надо, мол, ворожбу рассеять. А те отвечают, дескать, не по нашим силам такие дела править. Так одного, который помоложе, сразу зарубили, а другого с собой уволокли. А что толку, если весь замок ходуном ходит, шевелится, как живой, и по ночам из него красные искры сыплются. Сам я не видел, но есть у нас тут народ любопытный не в меру. И наездники бледные прошлой ночью опять мимо нас проскакали, земли не касаясь – все четверо. Вреда от них никакого – страх один, только и страх этот нам ни к чему. В общем, надумал я было народ в Вольные Селища уводить, а тут Творец нам Святителя послал! Ты уж не подведи, а… Пусть сгинет вся эта пакость с лордом нашим вместе. Вон Орвин пусть лордом будет, он хоть лютовать не станет.

– Ты говори да не заговаривайся! – прервал его эллор, приоткрыв один глаз. – Не твоего ума дело, кому лордом быть.

– И то верно, – немедленно согласился с ним староста. – Нашего ума дело – землю пахать и хлебную подать исправно платить. Да только и лорду не пристало в такой час в остроге запираться. Если нечисть из замка не полезет, так варвары нас всех как курей вырежут, тем более что лорд их озлил. Зачем ему было тех волхвов жечь?! Чем они ему насолили? Мы вот сами себе тесаков наковали, а толку что. Вон тот малец из благородных, – кивнул он на Юма, – один дюжину наших раскидал. И порубил бы, если б Орвин не подоспел. К ратному делу умение надо иметь, а нам куда уж.

– Не прибедняйся, – посоветовал ему Орвин. – Сам-то здоров секирой махать. Научил бы своих.

– А нам учиться некогда. Нам пахать да сеять положено.

Воспользовавшись тем, что в разговоре наступила пауза, Святитель вышел-таки на порог, пока из избы вновь не послышатся голоса. Он посмотрел сначала на небо, густо усеянное звёздами, потом – на чёрный горб недалёкого холма, и вдруг посох начал медленно теплеть в его руке. Четвёрка бледных всадников, лишённых плоти, неспешно пересекала небо, двигаясь со стороны замка Эрлоха-Воителя по прозвищу Незваный.

Чувство долга и бремя долгов – не совсем одно и то же. Первое терзает нас изнутри, а второе – снаружи. От второго можно убежать, первое же всегда таскаешь с собой, и даже в могиле от него не спрячешься.

Хартин Самор, придворный трубадур лордов Холм-Итта. Изречение упомянуто в летописи Холм-Итта в связи с гибелью оруженосца лорда в битве у Каменной дороги, датировано месяцем Опаднем 496 г. от Великого Похода

Сознание возвращалось к ней медленно, складываясь, словно мозаичная картина, из разбросанных ошмётков грёз и воспоминаний, трепета возбуждённой плоти и обжигающей боли. Но это было уже совсем не то сознание, с которым она однажды рассталась. Что-то неуловимо изменилось – как будто она увидела собственное будущее, и от этого застывшие картины кровавой оргии, вечного пира Аспара, одна за другой снова возникали перед её мысленным взором, но теперь они казались грубой мазнёй скверного живописца, страдающего горячкой. Всё, что она увидела, заглянув в недра одного из серебряных шаров, казалось ей теперь жалким, примитивным, безысходным и нелепым, лишённым смысла и величия. Один из Гордых Духов, восставших когда-то против самого Небесного Тирана, мог бы вызвать у неё лишь чувство презрения, смешанного с жалостью, если бы она могла вспомнить, что такое жалость.

Гейра стряхнула с себя ржавую пыль и шагнула ко второму шару, поверхность которого переливалась всеми цветами радуги. Теперь страсть, безмерное желание слиться с сознанием Великих несколько поутихло, но отказать себе даже в малой прихоти, тем более после нескольких лет заточения в камне, она не могла. Существовал ритуал, о котором однажды вскользь упоминал Великолепный, но её цепкая память запомнила каждое слово. Совершенно незачем прикасаться даже к цепи, впившейся в шар массивной скобой. Надо лишь присесть на мозаичный пол рядом с изображением пучеглазой бестии с чёрными перепончатыми крыльями и постараться отключиться ото всего, кроме трепетного и безучастного созерцания того, как искрящаяся синь перетекает в фиолетовую волну и, постепенно становясь алой, обтекает округлые бока узилища. Теперь оставалось только избавиться от ощущения времени, забыть о существовании собственного тела, слить воедино прошлое и будущее, расстаться с грёзами и воспоминаниями. Но разум, возбуждённый недавними сполохами боли, продолжал болтать, рождая размытые видения и бессвязные звуки, а время теперь вело свой счёт толчками крови, стучащей в висок.