Плоть - Дэвид Галеф

Я молчаливо отклонил предложение, задав следующий вопрос:

— Часто ли они едят?

— Всего один раз в день. Для некоторых животных, например для собак, это наилучший режим. Он их дисциплинирует.

Стенли убрал крысиный корм в шкафчик.

Крысы суетливо бегали по своим клеткам. Сказать правду, все они выглядели на редкость дисциплинированными и весьма довольными. Если бы среди них провели опрос, то процент довольных был бы наверняка выше, чем среди ученых. Ближайшая ко мне крыса, как мне показалось, смотрит на меня так, словно это я — подопытное животное.

Стенли легонько ткнул крысу ручкой.

— Эта особь своего не упустит. Конечно, можно вообще сделать так, что они перестанут есть. Для этого достаточно разрушить клетки латерального гипоталамуса. Возникает афагия.

Я смутно припомнил иллюстрацию из своего учебника психологии, на которой была изображена безобразно ожиревшая крыса.

— А есть ли процедуры, приводящие к противоположному эффекту?

— Есть такая штука — вентромедиальный гипоталамус. Разрушь его — и получишь гиперфагию. Такие крысы будут есть до тех пор, пока не потеряют способность двигаться. Иногда их вес увеличивается в четыре раза. — Он нахмурился. — Один из моих экспериментов заключается в том, чтобы поставить этот процесс под измеримый контроль.

Я не смог удержать улыбки.

— Я знаю множество людей, которые с удовольствием стали бы участвовать в таком эксперименте.

— Мне ли этого не знать. Знаете, в нашем кампусе много случаев булимии — столько же, сколько случаев ожирения. Но я не могу экспериментировать на людях.

— Можно мне посмотреть, где вы проводите свои опыты? — Я представил себе своего рода крысиный кафетерий. Или там будут лишь вязки и электроды?

Стенли смерил меня оценивающим взглядом. Должно быть, я прошел фейсконтроль.

— Пойдемте, я покажу вам кое-какую аппаратуру.

Лаборатория была здесь же, на противоположной стороне холла, и отнюдь не напоминала лабораторию Франкенштейна. Это была обычная комната, заставленная рядами ящиков, похожих на серые холодильники. Стенли открыл дверцу одного из них, и я увидел две камеры Скиннера, соединенные с какими-то проводами, выведенными наружу через отверстие в задней стенке.

— В соседней комнате находятся компьютеры. По ним мы следим за ходом исследования.

— Как долго крысы находятся в этих ящиках?

Стенли пожал плечами:

— Это зависит от конкретного исследования. Если изучают аппетит, то несколько месяцев. Ну а если исследуется поведение, то до одного года.

— Влияет ли увеличение веса на поведение?

Стенли почесал затылок.

— Это хороший вопрос. Ожирение усиливает половое влечение. — Он пальцем стер пятнышко пыли с люцитовой передней стенки ящика. — Мы постараемся исследовать этот вопрос на днях, если получим деньги. Когда исследуешь поведение, требуется масса времени для наблюдения.

Мне вдруг захотелось спросить, получают ли крысы отпуск за хорошее поведение, но я понимал, что ответом мне будет недоуменная насмешливая улыбка. Я вспомнил тюрьму графства Лафайет и Натаниэля, потевшего над какой-то книгой Эрика. Они, конечно, уже не в тюрьме; их общественный эксперимент закончился. Был ли от этого эффект — вопрос другой. Рецидивизм представляется мне физическим принципом, чем-то сродни энтропии.

В другом помещении Стенли показал мне весьма усложненную клетку, огромный ангар с подвесными корзинами, колесами для упражнений и какими-то крысиными гимнастическими снарядами. Две с виду совершенно нормальные крысы сидели на мелкоячеистой сетке.

— Они легко взбираются по этой сетке — у крыс великолепное чувство равновесия. Но знаете, если они не приучаются к лазанью в детстве, то потом становятся беспомощными. Они просто съеживаются в углу; кажется, что все это оборудование их пугает.

Я вдруг понял, что ощупываю ладонью затылок. Когда мне было пять лет, я упал с качелей. Я разбил голову, и мне наложили на рану швы. Теперь шрам был почти не виден под копной волос. Когда я первый раз спал со Сьюзен, она обнаружила его, гладя меня по голове.

Стенли неопределенно кивнул.

— Я бы показал вам еще машину, в которой мы моем клетки, но она похожа на обычный автоклав.

Внезапно мне пришло в голову довольно странное желание.

— Могу ли я увидеть ожиревшую крысу?

Он отрицательно покачал головой:

— Я уже говорил вам, что мы этим не занимаемся. Мы пытаемся регулировать рост, а не давать ему выходить из-под контроля. У нас было несколько случаев, когда пептиды вызвали ожирение, но мы забили этих крыс. — Он снова нахмурился. — Хотите посмотреть что-нибудь еще?

— Гм, о нет, спасибо. То есть спасибо за потраченное вами время. — Я попытался сочувственно подумать о забитых крысах, но правда заключалась в том, что я просто проголодался — наступило время обеда.

Мы молча поднялись наверх, и я распрощался со Стенли у дверей его кабинета.

Остальную часть своего странствования я посвятил блужданию вокруг Тернеровского рекреационного центра Бондурант-Холла. В Бондуранте я услышал, как в пустой аудитории раздается стук пишущей машинки, и увидел в заднем ряду печатающего Роя Бейтсона. Он был, должно быть, трезв и сидел склонившись над столом. Рядом стояла пластиковая чашка кофе. Тук-тук, тук-тук-тук. Бум! Он был похож на беспутного студента, пытающегося в рекордный срок закончить курсовую. Так вот, значит, как он пишет: возвращается в школу. Самодисциплина. Я на цыпочках покинул аудиторию.

Я пытался что-то объяснить самому себе, обдумать увиденное, но в голове не было ясности, холодный декабрьский ветер выдувал все мысли. Когда я вернулся, Сьюзен была уже дома и сидела за кухонным столом. Я спросил, не хочет ли она прогуляться.

— Нет, мне что-то не хочется.

Я положил руку на ее плечо и начал гладить, спускаясь все ниже и ниже.

— Может, займемся чем-нибудь дома?

Последнее время мы перестали любить друг друга в постели — мы даже нечасто прикасались друг к другу, — но она движением плеча стряхнула мою руку.

— Мне надо приготовить обед, — заявила она.

Полчаса спустя я вернулся на кухню, чтобы съесть отвратительные, пахнущие холодильником и фольгой остатки пиршества на День благодарения и увядший салат. За едой мы почти не говорили. После обеда меня ждали семинарские рефераты. Я ухитрился просмотреть пять из них. Бред Сьюэлл просто доказывал, что зрение в литературе важно, так как позволяет видеть происходящее. Лора Рейнольдс, в несколько усложненном виде, отстаивала тезис о том, что главная поэтическая неудача Йитса заключается в его сознании мужского превосходства, хотя и признавала, что такое поведение диктовалось социально-экономическими силами, не подвластными Йитсу. Между этими полюсами был обычный набор интерпретирующих экзегез, включая вдумчивый анализ влияния ландшафта на настроение в творчестве Томаса Гарди. Единственная проблема заключалась в том, что в этом семестре мы не касались Томаса Гарди. Я вспомнил эту студентку — молоденькая девочка по имени Элизабет Харт, которая мало выступала на семинарах, отделываясь нервными улыбками. При втором прочтении стало ясно, что все мысли заимствованные и в целом реферат неудачен. Но я не люблю скоропалительных решений. Надо позвонить Элизабет и узнать, что она сама скажет по этому поводу.