Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева

Это была победа, и победа тем более триумфальная, что Мадина не приложила к ее достижению ни малейшего усилия.

Она оторвала взгляд от игры вина в бокале и перевела его на своего визави. Теперь ее взгляд сам играл не хуже вина, и Мадина это чувствовала, знала. И точно так же она знала, что, взбреди ей сейчас на ум заставить Игоря совершить какой-нибудь безумный поступок, это удалось бы ей без особого труда.

Но торопиться, форсируя события, она не стала. Он был совершенно в ее власти, и она имела полное право этим насладиться. То есть просто насладиться общением, вот этим вот первым, ни к чему не обязывающим, непринужденным. Раз уж ей не дано было наслаждаться вином.

— Да, — повторила Мадина, — мы с вами разговариваем на солнечной веранде, и нам хорошо. Мне, во всяком случае.

Эту последнюю фразу она произнесла с совершенно безмятежным видом, так, чтобы ее невозможно было понять в том смысле, что будто бы ей хорошо от разговора с ним, от самого его общества. Но не подумать об этом скрытом, дразнящем смысле ее слов он все же никак не мог. Конечно, он об этом подумал. И снова несколько раз глотнул из своего бокала; горло его при этом судорожно дернулось.

К тому же — это получилось совершенно непроизвольно — широкий вырез блузки чуть сдвинулся в сторону, открывая одно Мадинино плечо. На ней даже не блузка была, а простая белая майка с маленьким красным бантиком над грудью. И ничего не было удивительного в том, что декольте в такой простой летней майке глубокое и широкое, ведь оно рассчитано на жаркую погоду и потому свободно гуляет по плечам.

Под майку был надет красный лифчик. Он чуть просвечивался через тонкую хлопковую ткань, а бретельки его, тоненькие шелковые косички, поочередно показывались из-под майки, когда она сползала то с одного, то с другого плеча.

Мадина мгновенно чувствовала любую вульгарность, в том числе и в одежде. В ее сегодняшнем наряде вульгарности не было и следа. Зато в нем была та самая эротичность, о необходимости которой когда-то говорила ей Ольга. Мадина давно уже научилась одеваться так, чтобы эта эротичность чувствовалась во всем ее облике. И сегодня она чувствовалась особенно остро.

И, конечно, ее чувствовал Игорь. По всему было понятно, что в человеческих отношениях он многоопытен и отношения с женщинами занимают в этом его опыте немалое место.

Это Мадину устраивало. С Антоном, например, она рассталась не в последнюю очередь потому, что ее стала раздражать его недогадливость, почти тупость во всем, что относилось к тонкостям женского восприятия жизни. Этот же Игорь Валерьевич, похоже, не станет делать грубых ошибок в отношениях с ней.

Мадина поймала себя на мысли, что уже думает о неких с ним отношениях, то есть рассматривает его как свою собственность. От таких мыслей ей стало смешно, и она не смогла сдержать улыбку. Впрочем, улыбка эта была едва заметна на ее лице.

— Мне тоже приятно с вами разговаривать, — сказал Игорь.

Пока в голове у нее носились все эти легкие мысли, прошло всего несколько секунд, и он просто ответил на ее последнюю фразу.

— А чем я вас насмешил? — тут же спросил он.

Значит, заметил улыбку, которую Мадина и сама, пожалуй, не заметила бы, так она была легка и мимолетна.

Она поправила майку на плече, скрыв дразнящую алую бретельку. Игорь сопроводил это ее движение таким вожделеющим взглядом, что в природе его к ней отношения сомневаться не приходилось. Но при этом он держался с такой безупречной вежливостью, которая могла быть только врожденной. Нет, он в самом деле являл собою идеал мужчины!

И упускать такой идеал Мадина не собиралась.

— Мне просто хорошо, — глядя Игорю в глаза играющим взглядом, повторила она. — Бывает же, когда все так соединяется, правда? Солнце, трава, весь этот день… Мне легко, приятно и даже радостно.

— Мне тоже. — Мадина видела, как с каждым словом у него пересыхают губы. — И я не хочу, чтобы все это оказалось коротким эпизодом.

— Это только от нас с вами зависит, — сказала Мадина.

— Все, что зависит от меня, я сделаю. А вы?

Голова ее была холодна, несмотря на жаркий июльский день. Не стоило торопить события прямым ответом.

И Мадина засмеялась — понимай как знаешь!

— Да, автобус пойдет от галереи. Конечно, все поместятся. Только сообщите, пожалуйста, заранее, поедете вы или нет.

Эти слова с небольшими вариациями Мадина повторяла уже, ей казалось, в тысячный раз. Ольгино решение превратить в большой перформанс съемку новых объектов, изготовленных Тимом Котловым, повлекло за собой множество действий, причем таких, которые требовали скрупулезности и терпения. Впрочем, этих качеств Мадине было не занимать.

Перформанс был назначен еще только через две недели, но возни с ним было предостаточно уже сейчас. Тим Котлов неохотно выдавал сведения о своих объектах, но было понятно, что они представляют собой что-то вроде гигантских животных и составлены из частей, скрепленных таким необычным образом, что они могли двигаться от ветра. Значит, для перформанса требовался ветреный день и большие пространства. Если пространства худо-бедно можно было отыскать в ближнем Подмосковье, то угадать, какой именно день в сентябре окажется ветреным, и подгадать именно под этот день большое скопление народу на выбранных заранее пространствах — это была задачка не из легких.

Ее-то Мадина и решала уже который день, одновременно отвечая на многочисленные — наполовину глупые — вопросы тех, кого они с Ольгой приглашали на мероприятие.

— Что бы я без тебя делала? — заметила Ольга, когда Мадина повесила трубку.

Она забежала в галерею ненадолго и уже стояла в дверях, собираясь уходить. Теперь она вообще бывала здесь редко, предоставляя Мадине ведение все большего количества дел.

Нельзя сказать, чтобы это Мадине нравилось. В организации выставок и даже, как ни странно, в общении с художниками оказалось гораздо больше рутины, чем она предполагала. Но отказать Ольге она не могла, и не потому, что жила в ее квартире, а лишь потому, что ей было Ольгу невыносимо жаль.

С того дня, как Мадина рассталась с Аркадием, прошел уже почти год, а отношения Ольги с мужем так и не наладились. Впрочем, они и не разладились тоже: супруги не разводились и даже не разъезжались по разным квартирам. Мадина не расспрашивала, почему это так, но видела, что Ольга стремительно теряет интерес ко всему и вся и увядает на глазах — неужели из-за этих неопределенных, межеумочных отношений с мужем?

Так что избавить ее от дел по галерее Мадина считала для себя обязательным. Да и не так уж это было трудно. А что все эти дела проходили где-то по краю ее сознания, по краю души… В конце концов, во всей ее нынешней жизни и не было ничего такого, что задевало бы душу. Но надо же было чем-то в этой жизни заниматься, и почему бы не галерейными делами, раз уж они ей удаются?