Роман Галицкий. Русский король - Галина Львовна Романова

А гонцов было всё больше и больше. Шёл Роман, не останавливаясь. Стороной обошёл Всеволодов Бельз, даже не взглянул на Брест - двигался во главе польской рати прямиком на Владимир.

Тревожно сделалось в городе. Купцы закрывали лавки, хлопотали о своём товаре. Ремесленный люд чесал затылки. Бояре не находили себе места - вот-вот поспеют хлеба, пришла самая уборочная пора, а тут - война. Хлеба в закромах осталось только у запасливых. Правда, нет такого боярина, чтоб не имел в житницах припас на один-два голодных года, но ведь известно - дай Бог много, захочется и побольше! А чем торговать! А жить как!

В те дни неспокойно было в княжеском тереме. Княгиня Всеволодова не показывалась из светёлки, всё молилась перед образами. Малолетние сыновья Всеволода тоже были тише воды, ниже травы. Зато на подворье день и ночь толклись дружинники. Звенели в кузнях молоты - правились мечи, острились топоры, ковались наконечники стрел, сулиц и копий. Не покладая рук, трудились бронники, щитники, шорники. Княжеская дружина готовилась к бою.

Ещё когда стало известно о ляшском походе, пришли ко Всеволоду на двор бояре. Деды их служили Изяславу Мстиславичу, отцы - Мстиславу, сыну его, а они сами сперва заседали в боярской думе Романа, а после того как ушёл он на Галич, целовали крест Всеволоду.

Тот принял их в гриднице[36], за стеной которой уже собирались дружинники - дети боярские, дворяне, отроки. Бояре ввалились толпой, стуча посохами и задирая бороды. Всеволод не сидел - стоял у стола, опустив сжатые в кулаки руки. Первая горячка, вызванная известием о возвращении Романа во главе иноземной рати, схлынула, и он начал ощущать страх и неуверенность. И сейчас одна мысль билась в его голове - с чем пришли бояре? Многим из них Роман жаловал деревни, угодья, леса, реки и пашни. Многим дарил шубы, золотые гривны и принимал от них подарки. До сей поры разъезжает на сером жеребце, которого преподнёс ему боярин Остамир, - вон он, идёт впереди, толстый, переваливающийся, жирные щёки дрожат, маленькие глазки так и бегают.

- С чем пожаловали, мужи волынские? - вымолвил он сухо. - Дело пытаете аль от дела лытаете?

- К тебе мы, князь. Слово есть важное, - просипел одышливый Остамир.

- Ополдень совет соберу - там и скажете своё слово, - отрывисто бросил Всеволод. - Ныне недосуг мне - идёт на нас войной с ляшской ратью брат мой Роман.

- То нам ведомо, князь! Ведомо! - закивали бояре.

- Деревеньки-то наши как раз на пути его войска лежат…

- Как раз мимо нас и идут.

- И сила, сказывают, несметная! Сам князь впереди, дружина ляшская позади…

Всеволод нетерпеливо махнул рукой, прерывая поток боярских словес.

- Слышал уж, - оборвал он. - А вот что вы скажете, мужи волынские?

Бояре потолкались, поозирались, гомоня, а потом вышел вперёд старый Овсей Рядилович, чей отец помнил ещё Изяслава Мстиславича, Всеволодова деда. Он двигался уже медленно, на совете чаще спал, чем слушал, но сейчас именно ему, как старейшему, доверили сказать главное слово.

- Ты, княже, в нас не сумлевайся, - тряся головой, медленно заговорил старый боярин. - Тебе Владимир-Волынский крест целовал - от тебя мы и не отступимся. А брат твой, Роман, хоть в роду и старейший и ему отец его Мстислав город сей завещал, но он стольный Владимир променял на Галич, что город испокон веку был вторым и старшинство древнего Владимира, заложенного ещё Владимиром Крестителем, оспаривает. Раз он город наш оставил и на меньшой его променял, знать, ты в роду и старший и тебе ныне Владимир-Волынским править. А мы все за тебя встанем!

- Встанем, батюшка! Встанем, княже! - загалдели согласно бояре.

- Только позови!

- Все враз откликнемся!

- И позову! - светлея и облегчённо переводя дух, воскликнул Всеволод. - И строго с вас спрошу!

- Да мы, княже, завсегда согласны! Ты нас только позови! И сами встанем, и сынов поставим, и город позовём!

.. .И вот запело чугунное било, зазвенел на весь Владимир-Волынский колокол на Преображенском соборе, выстроенном ещё отцом Романа и Всеволода, Мстиславом Изяславичем. Послушно, побросав все дела, потекли к вечу горожане.

На высоком крыльце Преображенского собора уже толпились бояре. Среди них блистал облачением митрополит, держа на рушнике икону Богородицы.

- Мужи волынские! - надсаживаясь, сипел боярин Остамир. - Все вы помните, как уходил от нас князь Роман. Поманил его неустроенный Галич - бросил он старый, Богом хранимый Володимир, умчался искать лучшей доли! Клянясь на честном кресте, уступил старшинство и княжение брату своему, князю нашему Всеволоду Мстиславичу, а ныне ворочается опять. Преступив крестное целование, хочет взять Волынь под себя. Лепо ли сие, мужи володимерские?

Толпа взорвалась гулом. Кто кричал «лепо», кто - «нелепо». Были и такие, кому было всё равно - какого бы князя ни посадили бояре, лишь бы не слишком прижимал простого человека.

- И ныне идёт князь Роман на нашу землю с ляхами, ведёт полки иноземные на наши поля и домы. Хочет чужими руками жар загребать, чужими костями себе дорогу на золотой стол вымостить! Лепо ли сие, мужи володимерские?

На сей раз кричали стройнее: «Нелепо! Нелепо!» Потому что любая война всегда бьёт по простому человеку. Не нами сказано: мир гинет, а рать кормится.

- Так постоим же за князя нашего, за Всеволода Мстиславича! Не дадим в обиду наши вольности! Встанем на рать!

Мужики кричали, размахивая руками. Боярские крикуны старались больше всех, но среди собравшихся были и те, которые обеспокоенно чесали затылки, - на носу была жатва. Ежели теперь прокатится война, жди голодного года. Да ежели кого прибьют - жена и дети вовсе с голоду перемрут.

Расходились не спеша, переговариваясь. Бабы висли на мужах, всхлипывали и голосили. А мужики, придя домой, лезли в клети, доставали кто кольчугу, Кто броню, осматривали копья и топоры.

Владимир поднялся, как один человек. Подъехав наконец к стенам, Роман увидел, что на заборолах черным-черно от ополченцев, а в поле у ворот выстраиваются княжеские полки.

Последние несколько дней Владимира Ярославича словно подменили. Алёна сперва не могла надивиться - князь перестал стенать и жаловаться на судьбу, меньше пил, топя горе в вине, и много времени проводил на стене. Он загорел, нос и скулы его заострились, а в глазах появился странный блеск. Больше всего на свете Алёна боялась этого блеска - князь уходил в себя, становился скрытен, иногда лишь проговаривался о важном деле и неведомых друзьях, и это пугало женщину. Но, любя его, она терпела, старалась во всём угождать и согласно кивала головой, если князь вдруг заговаривал о том, что на воле его не забыли.