Вопреки, или Ты меня не купишь - Диана Билык

Может, согласиться на операцию? Переступить через страхи, упорство… Начать с новой страницы, если мне суждено пережить работу хирурга, а нет — уйти тихо.

Есения расслабилась под моими ладонями, а я, чем больше массировал ее мышцы, тем больше погружался в личную темень.

От ее искренней дрожи и густого возбужденного дыхания меня начало колотить. Но я упорно разминал ее идеальное тело. Когда она выгибалась навстречу прикосновениям, я прикрывал глаза и втягивал носом воздух. И мне было мало.

Перевернув жену на живот, мял голени, затем ягодицы и перешел на спину. Хотелось склониться и провести языком вдоль узелков позвоночника, но я держался, потому что понимал — ей нужен отдых и покой. Она измучилась и сама не понимает, к чему это может привести. Зато я понимаю.

Недосыпания, отсутствие отдыха и нормального питания — и получите в комплекте к горю смертельную болезнь. Сеня должна научиться хранить себя во имя наших детей, я не допущу, чтобы она себя мучила. Как же она перенесет мою смерть, если едва шевелится сейчас, после гибели друга, не любимого?

У меня был выбор. Стать подонком в ее глазах, сделать ребенка и исчезнуть. Но будет ли она любить малыша после этого? Я помню ужас и ненависть в ее глазах, когда я перегнул и чуть не сорвался. Я не могу так больше. Кроить нежное сердце, когда ему и так больно — совсем бездушно, я же так никогда не отмоюсь от грехов, не прощу себе. Или еще один выбор — раскрыть сердце, позволить себе и ей любить, наслаждаться жизнью до последнего дня. Сколько бы нам не отмерили.

Но тогда Есении будет стократ больнее.

Я не мог выбрать.

Не мог, потому что за последний год полный печали впервые почувствовал себя нужным и живым.

Пречи у Брагиной были напряжены, я выделил им много времени. Поглаживал, пощипывал, глубоко разминая, но старался не делать больно. Жена постанывала хрипло, подрагивала и покрывалась пупырышками, пока тихо не засопела, отдавшись моим ладоням.

Она спала, пока мы летели домой, а я еще долго гладил и успокаивал разогретую кожу, лежал рядом и, уперев локоть в кровать, прислушивался к размеренному дыханию и стуку ее сердца.

Почувствовав, что Сеня слишком остыла, я перевернул ее на бок, к себе лицом, и завернул девушку в покрывало, как в кокон.

— Прости меня… — сорвалось с губ, — Валери, но я должен тебя отпустить.

Сеня завозилась во сне, замычала что-то, и я разобрал в веренице слов одну фразу:

— Не уходи, Ренат…

Пришлось встать. Осторожно, чтобы не разбудить девушку. Запереться в уборной и, глядя на себя в зеркало, долго грызть кулак, чтобы не заорать.

Блять! Я жить хочу… Да, хочу. С ней, с купленной женой, которую смогу любить и ценить. Оберегать ее хочу, но КАК это, мать вашу, сделать с опухолью?! Издевательство!

Я долго не выходил, не мог совладать с эмоциями, нервы натягивались, будто струны, и рвались наружу ядреными ругательствами. Это не истерика, нет, это крик о помощи. Боже, дай мне немного больше времени. Прошу. Умоляю. Я знаю, что не заслуживаю, но она… она ведь заслуживает. Чистая, добрая, отзывчивая. Моя. Девочка.

Через несколько часов мы выгрузились в аэропорту и поехали домой в сопровождении охраны. Я мрачно молчал, Сеня сонно клонилась к моему плечу, и я притягивал ее к себе, вдыхал аромат шелковых волос, преодолевая внутреннюю боль. Она верит, что у нас все получится, а я знаю, чем все закончится.

— Спасибо тебе, — сказала она, когда мы въехали в город, и вечерние огни раскрасили родные улицы.

— За что? — поцеловал ее в висок, переплел наши руки.

— Когда умерла бабушка, никто не нашел для меня слов поддержки. Отец скупо посочувствовал, а мать даже не обняла, хотя мне очень хотелось. Мне тогда было очень плохо… И сейчас плохо, но я знаю, что не одна. — Она подняла на меня ясный взгляд. — За это спасибо.

Пригладил ее локоны, что завились у щеки, поцеловал в губы и прошептал:

— Ты обновила меня, Сеня. Дала слабую, но надежду, что все еще может быть. Это тебе спасибо.

— Мы ведь друг друга почти не знаем. Разве так бывает?

— Что именно?

Она задумалась, прикусила губу и мотнула головой.

— Ты мне нравилась и на фото, почему бы и нет? Если ты об этом.

Слабо кивнула и, краснея, посмотрела в окно, а потом вдруг спросила:

— Почему ты тогда ушел?

Неприятно затянуло в груди, затылок ужалило болью. Я даже дернулся от неожиданности. Только не сейчас, пожалуйста.

— Не хотел тебя ранить, — сказал, отдышавшись в потолок.

— А где ты был?

Стало еще тяжелее дышать, я потянулся к ручке и открыл окно. Втянул ноздрями прохладный воздух.

— Не хочешь говорить? — подтолкнула жена.

— Мне хотелось побыть одному, — с трудом выдавил вранье и увел глаза в сторону. Казалось, что Сеня читает меня, как книгу.

— Понимаю.

Она вдруг забрала руку из плена моих пальцев и зябко потерла плечи.

— Да, в Европе сейчас теплее значительно, — я обнял ее, прижимая к себе, пытаясь отдать весь жар моего тела, будто это могло оправдать меня. Исправить единственную ошибку, о которой я очень теперь жалел.

— У тебя есть лошади? — Поинтересовалась Сеня.

— Да, много. Приедем я все покажу, тебе понравится.

— У бабушки был заводик коз, но всех их забили после ее смерти. Некому было заниматься. Отец решил, что производство молока — убыточное дело, но в итоге вложился в ценные бумаги и вообще прогорел.

— Жаль… — протянул я и, поймав удивленный взгляд жены, добавил: — Коз, конечно.

— Я так плакала тогда… — тихо и безжизненно бросила Сеня и спрятала лицо у меня на груди. — Я, наверное, проклята. Все, кого я люблю, уходят.

Холод сковал лопатки и царапнул вдоль спины. Прошелся лезвием по старым ранам.

— Ты ведь… не уйдешь? — ластясь, Есения сонно хлопнула глазами и, подложив ладошки под щеки, прилегла на мои колени.

Полчаса дикой внутренней боли выпили меня до дна. Когда машина остановилась, я не сразу разбудил жену. Сидел и не мог пошевелиться. Мне было хреновей, чем в тот день, когда я узнал, что моя жизнь обречена.

Как ей признаться? Как быть честным?

И я не нашел ответа, потому что его нет.

Есения

Когда мы приехали, я была жутко сонная. Позволила Ренату отнести меня в дом, потому что еле шла. Да и мне нравилось быть в его сильных руках, они успокаивали и согревали. Будто говорили мне, что я не одна.

Здесь было тихо и свежо, слабо пахло сухими листьями и сеном. Ветер шелестел в ветвях деревьев за домом и издалека доносились ржание лошадей и лай собак. Дышалось легко, воздух будто наполнял меня, по-особенному приятно, ласково обволакивал прохладой и свежестью.