Лхоцзе. Южная стена - Сергей Бершов

Я уже рассказывал, как в 1991 году, вернувшись из Непала после Манаслу, решил взойти на три семитысячника. На Ленина и Корженевской сходил с Геной Василенко и его подопечными американцами. Потом американцы отправились домой, а я – на пик Коммунизма. Шел по классическому маршруту Бородкина через пик Душанбе. Для одиночного восхождения объект оказался чересчур популярным. Поднимаюсь на Памирское плато (6100 м), а там палатки стоят. Располагаюсь рядом. Утром мимо меня люди вниз пошли. «Здравствуйте, а вы кто? Откуда? А мы вот…» Обычные в таких случаях разговоры, пожелания удачи. Выхожу один налегке, без рюкзака, чтобы успеть с 6100 м подняться на вершину и вернуться. Топчу ступени. Снег довольно глубокий. Понимаю, что за день пройти гору не успеваю. Возвращаюсь в палатку. Опять кто-то встает рядом на ночлег. На сон грядущий беседы беседуем. Следующим утром встаю пораньше, прохожу по собственным следам. Где-то их замело, где-то – нет, но успеваю подняться гораздо выше. Выскакиваю на пик Душанбе (7000 м) и натыкаюсь на палатку. «Есть кто?» – «Есть. А вы кто?» – «Да вот на гору иду». – «Да? А мы все никак не соберемся». Дальше поднимаюсь. На 7400 м – еще палатка. А в ней старый знакомый москвич Валентин Божуков. Ждет ветра, чтобы прыгнуть с парапланом. Ну чем не экстремал? Валентин долго вынашивал идеи парашютных прыжков на вершины, с вершин. На тот момент экспериментировал на главном пике страны. Его товарищ, парапланерист и альпинист Алексей Мартынов, поймал ветер и прыгнул, а Валентин ждал подходящего порыва. Площадь вершины небольшая, чуть не туда ступил – полетишь далеко и без парашюта. Нужного ветра все нет. Божуков угостил чайком, одолжил мне ледоруб. Я шел с лыжными палками, но на предвершинном гребне без ледоруба неуютно – самостраховку не организуешь и есть куда падать. Поднялся на вершину. Спустился к Божукову, вернул ледоруб, предложил помочь тащить вниз параплан. Упорный Валя остался ждать ветра. Ну а я вернулся на 6100 м, снял палатку, собрал вещи и дунул вниз. Кайфа от условного одиночества на маршруте не поймал. Кайф был от другого: сделал за сезон три семитысячника.

Любой вид спорта экстремален по сравнению с обыденной жизнью. Альпинизм на фоне многих видов – экстремальный. Но и в нем есть свои экстремалы. Те же поляки, я считаю, очень ярко заявили о себе в гималайском альпинизме. Хоть и не были там первыми. Зато первыми (и долгое время – единственными) совершали зимние восхождения на гималайские восьмитысячники. Вот это экстрим! А когда их спрашивали, мол, как такое пришло в голову, отвечали: летом, когда тепло и погода, мы деньги зарабатываем, на экспедиции в том числе, – на высотных работах, различных покрасках, мойке стекол высотных зданий и т. д. А зимой свободного времени полно, почему не взойти куда-то?

Вообще-то к экстремальному альпинизму я отношусь как к данности. Ну хотят люди в одиночку ходить. Или по веревке над пропастью. Или на стеклянный небоскреб вылезать без страховки. Экстремизм в любых проявлениях я не приветствую. Но если кому-то так больше нравится и не создает угрозы для остальных – вперед. Сегодня все доступно. При этом сам остаюсь приверженцем традиционной ориентации. В том числе и в альпинизме. Хотя в моей восходительской практике экстрима хватает. Ночное восхождение на Эверест в 1982-м. Южная стена Лхоцзе – чистый экстрим. Или взять тот же маршрут на Аннапурну, пройденный украинской сборной в 1996-м, – очень серьезный, я бы сказал, на грани фола. Риска и приключений в альпинизме достаточно, даже когда ходишь в команде или двойкой.

Каждый волен заниматься тем альпинизмом, который ему по душе. Кто-то выдвигает в качестве причины, толкающей в «солисты», проблему отсутствия партнера. Честно говоря, как-то не верится, что альпинист, достигший приличного уровня, прошедший определенный путь, не встретил на этом пути близкого по духу и уровню техники человека, с которым способен совместиться. Но, допустим, хочется в одиночку ходить – имеешь право. Тем более, что у людей интерес к этому больше. Месснер очень любил описывать, как ему страшно, жутко. Мне кажется, в некоторых моментах он даже специально сгущал краски, чтобы читатель замирал от ужаса и в то же время понимал: этот Рейнхольд – такой же человек, как все. Ему страшно, как и любому другому. Но он умеет преодолеть себя, взойти на вершину. Очень правильный психологический ход. Но и грамотный, хорошо просчитанный бизнес-подход. Как преподнесешь себя, так к тебе и будут относиться. Или вот россиянин Валерий Баба-нов утверждает, что соло – совсем другой калибр восхождений. Это, как пишет Бабанов, своего рода наркотик – «я не могу с этого соскочить». Знаменитый швейцарец Ули Штек, предпочитающий ходить так называемым свободным соло, то есть в одиночку без страховки, объясняет, почему его привлекает такой стиль восхождений. Мол, самый кайф лазания без веревки – испытать давление собственных эмоций, побороть свой генетический голос. Правда, добавляет он, напряжение не должно быть слишком сильным, надо себя беречь… В одной из статей о «солистах» автор восхищенно ужасается: «Люди, практикующие это смертельно-опасное занятие, четко следуют одному простому и жесткому правилу: «ошибся – умри»…

Честно говоря, меня этот горный вариант «русской рулетки» наводит на мысль о наличии у ребят каких-то неизжитых комплексов. Повторю, на любом восхождении рискованных ситуаций сколько угодно. Вот я рассказывал, как у меня был на Ай-Петри первый сложный момент: сорваться – не сорваться. Этот генетический страх надо было подавить. Научиться успокаиваться, не доводить себя до такого. Альпинистам-одиночкам приходится постоянно вводить себя в состояние, не допускающее паники, страха. Непросто все время балансировать на лезвии бритвы. Этот момент отпечаток накладывает. Если, как сапер, все время за гранью ходишь, что-то в тебе деформируется. Знаю нескольких наших «солистов»-экстремалов. Каждый раз, общаясь с ними, замечал в глазах какое-то особенное выражение. Подобное уже приходилось видеть. Но где? У кого? Вспоминал-вспоминал и наконец вспомнил. Такими же были глаза людей, которые перенесли тяжелую, по сути, травматическую гипоксию, когда их сводили с большой высоты. У одиночных альпинистов, как и у пострадавших от длительного пребывания в «зоне смерти», что-то в глазах проскакивает… клиническое. А глаза – зеркало души. Ультраэкстрим – тоже своего рода «зона смерти». Страх, который ты постоянно подавляешь, и нельзя сделать неверный шаг, потому что: «Ошибся – умри!», а ты пружину сжимаешь, сжимаешь… Судьбы многих звезд «свободного соло» печальны.

Приходилось слышать (конечно, от тех, кто ходит в одиночку), что альпинизм будет развиваться именно в направлении соло. Мол, когда все самое сложное пройдут и так и эдак команды и двойки, придет черед «солистов». И тогда они покажут… Как говорится, поживем – увидим. Пока же смело можно утверждать одно: экстремалы всех сортов и оттенков – находка для производителей снаряжения, предпринимателей, чей бизнес так или иначе связан с горными видами спорта, рекламистов, журналистов. Интерес публики подогревается сенсациями. Просто восхождения, даже по сложнейшим маршрутам, хоть и бывают не каждый день, уже не будоражат. Другое дело – эскапады экстремалов. Их инвестируют, спонсируют, усиленно рекламируют. Все элементарно, как учебник по маркетингу. Даже если случится трагедия, это только подогреет интерес публики. Такова изнанка коммерциализации альпинизма. Так сказать, объективная реальность сегодняшних дней.