Роман Нелюбовича - Олег Велесов

— Здравствуйте, Фёдор Петрович, — поздоровалась с ним Анна.

Взгляд охранника встрепенулся, и он поспешно вскочил.

— Анна Геннадьевна, доброе утро! Зачитался немного, извините.

— А что читаете?

— Да тут, знаете…

Он показал обложку. Мне стало интересно, что ныне читают школьные охранники, и я шагнул ближе. На обложке красовался космический монстр, обвивающий щупальцами астронавта. Название было весьма впечатляющее «Удар из глубины», имя автора не говорило мне ничего, хотя фантастику я люблю.

Прозвенел звонок на перемену. Мы прошли через фойе к лестнице и поднялись на второй этаж. Навстречу выбежала стайка ребятишек, весёлых и разгорячённых. Увидев Анну, они окружили её, оттеснив меня к окну, и засыпали вопросами. Я скрестил руки на груди, ожидая, когда детская радость от встречи с учителем иссякнет. Дети любили Анну, и это неудивительно, ибо такую женщину не любить нельзя.

Я встал к окну полубоком. Дождь не прекращался. Капли бились об асфальт всё также яростно, заставляя лужи клокотать. Деревья поникли ветками; возле входа на школьный двор под большим старым клёном стоял мужчина. Я не видел его лица только серые брюки и край пальто. Что этот человек делает в такую погоду под деревом? Сумасшедший. Куда как проще перейти дорогу и спрятаться в магазине напротив или встать под козырёк крыльца. Но он почему-то стоял под клёном и, наверняка, уже вымок.

Снова прозвенел звонок, как же быстро кончаются перемены. Анна окликнула меня:

— Идёмте, Роман.

Когда мы вошли в класс, дети дружно встали, и Анна сделала жест, сажая их на место. Она прошла к учительскому столу, а я остановился у доски. Два десятка любопытных детских взоров обратились ко мне, и под их неприкрытым давлением я почувствовал, что краснею. Я с надеждой посмотрел на Анну, она улыбнулась краешком губ и обратилась к классу:

— Вот, дети, познакомьтесь, это Роман Евгеньевич Нелюбович. Настоящий пожарный. Он специально пришёл к нам, чтобы рассказать о своей героической профессии. Поприветствуем его.

Дети начали хлопать в ладошки, а я подумал: «настоящий», «героической» — какие слова… Если б они только знали, как бьёт мандраж, когда спускаешься в задымлённый подвал, не ведая, что там тебя встретит. Или когда входишь в дом готовый обрушиться, а идти всё равно надо. Какое тут, к чертям, геройство. Всё состоит из страха, и если кто-то говорит, что ему не страшно, он либо никогда не работал на пожаре, либо лжёт.

Я лгать не хочу, но и рассказывать этим детям правду тоже не буду, слишком многое в этой правде не вяжется с нарисованным в обществе образом. Я расскажу им что-то совсем простое или весёлое. В конце концов пожары бывают разные, и в большинстве своём они не так опасны, как я только что намалевал. Я расскажу им те самые истории, которые рассказывал Лене и Ульяночке, которые рассказывал маме, когда пытался прикрыть раны в душе и на теле. Расскажу то, что рассказывают мои боевые товарищи своим жёнам, чтобы ночами они спали спокойно, не думая, как там их мужья…

И я рассказал. Дети смеялись, иногда замирали от восторга, иногда снова начинали хлопать. Потом посыпались вопросы, которые чаще всего ставили меня в тупик, например, сколько надо потушить домов, чтобы в Пужанке кончилась вода. Я отвечал как мог — невпопад, с юмором — и это вызывало новые взрывы смеха. Анна реагировала на мои рассказы подстать ученикам, только делала это неискренне. Я мысленно вздыхал, а она, видя моё неверие, даже не пыталась что-то исправить.

Но вот урок закончился и пришла пора уходить. Анна поблагодарила меня от имени всего класса и выразила надежду, что такой интересный человек как я снова придёт к ним в гости — всё сухо и официально. Её слова как и эмоции я воспринял без энтузиазма; мне казалось она и сегодня позвала меня только потому, что уже обещала детям эту встречу. Но пусть будет так, я на неё не в обиде, ибо глупо обижаться на женщину, которую, не смотря ни на что, ты до сих пор любишь… А она это знает — знает, и как будто старается специально сделать тебе ещё больнее.

Я вышел на школьное крыльцо, постоял. Дождь кончился, на тротуарах остались лужи, не глубокие, но не желанные. Небо по-прежнему злилось, где-то вдалеке, может быть над Микиткиным займищем, сверкали молнии и гремели громы. Звук долетал не яркий, приглушённый, и он совсем не походил на канонаду, как это часто пишут в книгах; он походил на те самые далёкие раскаты грома, которые мы слышим во время грозы. К чему эта книжная неправда? Геннадий Григорьевич сказал бы сейчас, что это художественный образ, метафора, где всё недостоверно, но реально. Так, наверное, и есть, только я бы ответил ему, что реальность обязана быть достоверной. На мой взгляд, это правдивее.

Ступая по лужам, я пересёк двор. Сама собой в памяти всплыла мелодия из старого фильма, такая знакомая и такая лиричная. Я попытался вспомнить слова; они кружились в голове завораживающим школьным вальсом, но складываться в строки не хотели. Я попробовал напеть мелодию вслух, выдавил из себя несколько нот — не громко, чтобы не дай Бог кто-то услышал — но всё равно не помогло, слова этой песенки совсем не желали выходить на свет.

Мужчина в пальто, увиденный мною из окна, всё ещё стоял под клёном. Я подошёл ближе. Это был Илья.

То, что это был именно он, меня не удивило. Не я один люблю Анну, однако очень глупо стоять и мокнуть под дождём, когда есть где укрыться от непогоды. Если бы он это сделал, его отношение к Анне, как и её к нему, ничуть бы не изменилось. Впрочем, влюблённый человек вряд ли будет обращать внимание на такую мелочь как вода сверху. Особенно когда этот человек — поэт. Этим товарищам всё нипочём.

Встретившись со мной взглядом, Илья вздрогнул.

— Вы? — прошептал он растеряно. Вот он точно не ожидал увидеть меня. — Я… я думал, вы расстались с Анной, и что теперь она с вашим сыном.

— Так и есть. Вернее, с моим сыном она тоже рассталась. Так что у вас появился шанс.

Илья промолчал. Глаза его сузились до узкого прищура и увидеть, что в них твориться, не было никакой возможности. Я уже собрался идти дальше, когда он спросил:

— Вы смеётесь надо мной?

В голосе не было угрозы, как это можно было бы подумать, скорее констатация факта, поэтому я поспешил разуверить его.

— Что вы, нисколько. Анна сейчас действительно свободна.

— Зачем же вы приходили?

— Она попросила рассказать детям о профессии пожарного. Я рассказал.

— То есть, вы вот так просто её отпускаете?

Не знаю, что творилось в его голове и что он сам себе напридумывал, но сказанное мной доходило до него медленно.

— Это не мне решать. Она захотела уйти — и ушла. Что вы ещё хотите услышать?

— А если она захочет вернуться?

— Значит, захочет. Я же говорю: не мне решать.

— Как-то всё… Вы совсем не желаете бороться за неё.