Бледный огонь - Владимир Набоков

Мы случайно заговорили о свойственном нашему времени затуманивании понятия «греха», о его смешении с куда более плотски окрашенной идеей «преступления», и я вкратце упомянул о моем соприкосновении в детстве с некоторыми обрядами нашей церкви. Исповедь у нас тайная, и проводится она в богато украшенном алькове, где исповедующийся держит зажженную свечу и стоит с нею около кресла священника, с высокой спинкой, по форме почти точно такого же, как коронационный трон шотландских королей. Будучи учтивым маленьким мальчиком, я всегда боялся запятнать его лилово-черный рукав жгучими слезами воска, капавшими на суставы моих пальцев, образуя на них тугие корочки, да еще меня зачаровывала освещенная впадина его уха, походившая на морскую раковину или глянцевитую орхидею, сложный сосуд, казавшийся мне непомерно большим для моих пустяковых проступков.

Шейд: Все семь смертных грехов — пустяковые проступки, но без трех из них — гордыни, похоти и лени — поэзия могла бы никогда не родиться.

Кинбот: Справедливо ли это — основывать возражения на устаревшей терминологии?

Шейд: Все религии основаны на устаревшей терминологии.

Кинбот: То, что мы называем Первородным Грехом, никогда не может устареть.

Шейд: Об этом я ничего не знаю. Когда я был маленьким, я думал, что это относится к убийству Авеля Каином. Лично я присоединяюсь к старым нюхателям табака: L'homme est né bon[24].

Кинбот: Однако непослушание Божественной воле есть основное определение греха.

Шейд: Я не могу быть непослушным тому, чего я не знаю и существование чего я вправе отрицать.

Кинбот: Ну-ну! Вы вообще отрицаете, что грехи существуют?

Шейд: Я могу назвать только два: убийство и намеренное причинение боли.

Кинбот: Тогда человек, проводящий жизнь в совершенном уединении, не может быть грешником?

Шейд: Он может мучить животных. Он может отравить источники на своем острове. Он может оклеветать невинного человека в посмертном заявлении.

Кинбот: Так что ваш пароль?..

Шейд: Жалость.

Кинбот: Но кто же внушил нам ее, Джон? Кто Судия жизни и Созидатель смерти?

Шейд: Жизнь — великая неожиданность. Я не вижу, почему смерть не могла бы оказаться еще большей.

Кинбот: Вот я и поймал вас, Джон: если мы начнем с отрицания Верховного Разума, начертавшего и правящего нашим индивидуальным загробным будущим, нам придется принять невыразимо страшную мысль, что случай правит и вечностью. Рассмотрим такое положение. На всем протяжении вечности наши бедные души подвержены невообразимым превратностям. Не к кому воззвать, не у кого просить совета, поддержки, защиты — ничего. Бедный дух Кинбота, бедная тень Шейда могли заплутать, могли где-нибудь свернуть не в ту сторону — из чистой рассеянности или просто по незнанию какого-нибудь мелкого правила в ни с чем не сообразной игре природы — если такие правила существуют.

Шейд: Существуют же правила в шахматных задачах — например, запрещение двойных решений.

Кинбот: Я имел в виду дьявольские правила, подверженные нарушению противной стороной, как только мы начинаем понимать их. Вот почему черная магия не всегда действует. Демоны в своем спектральном коварстве нарушают соглашение между ними и нами, и мы опять попадаем в хаос случая. Даже если мы ограничим случай необходимостью и допустим детерминизм без участия Бога, механизм причины и следствия, чтобы доставить нашим душам после смерти сомнительное утешение метастатистики, нам все же еще придется считаться с возможностью индивидуальной беды, с тысяча второй дорожной катастрофой из тех, что предусмотрены в аду на День Независимости. Нет-нет, если мы хотим серьезно говорить о загробной жизни, не будем начинать с низведения ее на уровень научно-фантастических выдумок или случая из истории спиритизма. Мысль, что вашей душе предстоит погрузиться в безбрежную и хаотическую потустороннюю жизнь без направляющего Провидения…

Шейд: Всегда найдется психоводитель за углом, не правда ли?

Кинбот: Не за этим углом, Джон. В отсутствие Провидения душе остается положиться на прах своей оболочки, на опыт, накопленный за время своего заключения в теле, и по-детски цепляться за свои провинциальные принципы, местные регламенты и за свою индивидуальность, состоящую главным образом из тени прутьев собственной тюремной решетки. Ум верующего человека не может ни на миг допустить подобную мысль. Насколько разумнее — даже с точки зрения высокомерного безбожника! — принять Божье присутствие — сначала как слабое фосфорное свечение, бледный свет среди сумерек телесной жизни, а потом как ослепительное сияние? И я, милый Джон, и я в свое время подвергался религиозным сомнениям. Церковь помогла мне отразить их. Она помогла также не просить слишком многого, не требовать слишком ясного образа того, что невообразимо. Блаженный Августин сказал…

Шейд: Почему мне должны всегда цитировать Блаженного Августина?

Кинбот: Как сказал Блаженный Августин, «можно знать, что не есть Бог, но нельзя знать, что он есть». Мне кажется, я знаю, чем Он не является: Он не отчаяние, Он не ужас, Он не земля в нашем хрипящем горле, Он не черный гул в наших ушах, рассеивающийся в ничто ни в чем. Я знаю также, что мир не мог произойти случайно и что каким-то образом Разум участвовал как главный фактор в создании Вселенной. Пытаясь найти подходящее имя для Вселенского Разума, или Первопричины, или Абсолюта, или Природы, я смею утверждать, что имя Божье имеет приоритет.>>>

Строка 550: Осколки

Я хочу кое-что сказать об одном более раннем примечании (к строке[12]). Моя совесть и научная щепетильность разобрали вопрос, и я теперь думаю, что две строки, приведенные в этом примечании, искажены и осквернены томительным желанием. Вот тот единственный раз за все время писания этих трудных комментариев, когда в моем горе и разочаровании я помедлил на краю фальсификации. Я должен просить читателя игнорировать эти две строки (которые, боюсь, даже не укладываются в правильный размер). Я мог бы вычеркнуть их перед публикацией, но это значило бы переделывать все примечание или, по крайней мере, значительную его часть, а на подобные глупости у меня нет времени.>>>

Строки 557–558: Как, задохнувшись в черноте, определить Терру Прекрасную, ячейку яшмы

Это самое прелестное двустишие во всей Песни.>>>