Цикл аномалии - Ша Форд

звуком, который я слышала перед тем, как мой рот распахивался, и вода наполняла мои легкие, — была тишина.

— Я не могу уснуть, — шепнула я. Я поняла, что могла также сказать это вслух. Может, я смогу уговорить себя погрузиться в какое-то состояние сна. — Я не могу спать.

— Я знаю. Прошлой ночью ты храпела всего минут пятнадцать, — ответила Воробей, в ее голосе не было ни намека на усталость.

— Я храплю?

— Порой. Ты издаешь этот гортанный, слюнявый звук… как волк, жующий мясо бизона.

— Откуда, черт возьми, ты знаешь, как это звучит?

— В Архиве есть видеоролики о природе. Мне они очень нравятся — это как наблюдать за всеми худшими частями человечества, но с пушистыми зверюшками.

— Ах, — хмыкнула я. Я слишком устала, чтобы задавать вопросы. Мне просто нужно было закрыть глаза, и…

— Две ночи назад, думаю, ты вообще не спала. Ты не издавала никаких звуков. На самом деле я пару раз вставала, чтобы убедиться, что ты еще дышишь.

— Ну, может, если бы ты сосредоточилась на собственном сне, у тебя не было бы времени беспокоиться о моем, — проворчала я.

Наступила короткая пауза — ровно столько времени, сколько мне нужно, чтобы закрыть глаза и снова успокоиться. Потом Воробей сказала:

— Я не сплю.

Мои глаза резко открылись. В комнате было темнее, чем в сапоге, но я все равно перевернулась и посмотрела в сторону голоса Воробья.

— Что значит, ты не спишь? Всё спит.

— Я — нет. И держу пари, что ты бы тоже не стала, если бы твой чип все еще работал.

Я легла на спину и смотрела в черную бездну надо мной.

Нормалы не спали. Я этого не знала. Насколько мне было известно, я всегда спала. Я помнила, как мои родители укладывали меня спать ночью. Мне снились суперсладости и фиолетовые коты. Я просто всегда предполагала, что все остальные проводили ночи, делая то же самое. Но, видимо, нет.

И теперь я понимала, почему Говард всегда так интересовался моими снами: если Нормалы не спали, то они точно не видели снов.

— Значит… ты просто лежишь всю ночь и пялишься в никуда? — сказала я.

Я услышала хруст ее подушки, когда Воробей кивнула.

— Как-то так.

— Разве это не скучно?

— Немного.

Разве это не одиноко?

Я думала об этом вопросе, но я его не задаю. Конечно, одиноко. Проводить восемь часов каждую ночь, лежа без сна, неподвижно, в тишине, было бы невыносимо. И примерно месяц назад Воробей делала это в одиночку. Она прожила в Учреждении всю свою жизнь одна. У нее даже не было возможности поговорить со мной.

Заперта в этой комнате.

Каждую ночь.

Одна.

Я не могла бы так сделать. Я лучше утонула бы в Резервуаре.

— Не могу поверить, что ты не спишь.

— Хорошо, что факты не зависят от твоей способности в них верить, — буркнула Воробей. Затем, через мгновение. — Шарли?

— Да?

— Почему ты не можешь уснуть?

— Здесь чертовски тихо. Я привыкла к большему количеству шума.

— Например?

— Дерьмовые кондиционеры, жужжание жуков, Уолтер — и если ты думаешь, что я плохо звучу, ты должна услышать звуки, исходящие от Уолтера после того, как он выпил. Клянусь, это ужас.

— Он громкий?

— Боже, он как волчья стая, состоящая из одного человека. И некоторые звуки, которые он издает, имеют собственные запахи — такие, от которых глаза слезятся. Я просыпалась с рвотными позывами не раз.

— Я хотела бы когда-нибудь встретиться с Уолтером.

Я слышала улыбку в ее голосе и не понимала ее.

— Да? Все, что я сказала тебе о нем, это то, какой он отвратительный, и ты все еще хочешь с ним встретиться?

— Похоже, из него получится хорошая картина.

Я закатила глаза.

— Верно, я и забыла, что ты любишь рисовать грубые вещи.

— Интересные вещи.

— Ага.

Я уловила шорох, когда Воробей села.

— Шарли?

— Что?

Больше шуршания. Какой-то нервный хруст подушки.

— Думаю, я знаю, как пошуметь для тебя.

— О? Ты собираешься съесть восемь банок фасоли, а потом вышвырнуть меня из комнаты?

— Нет… — еще немного шороха. — Я собираюсь включить Архив для тебя, но не говори Фрэнку, потому что ты потеряла свои привилегии за то, что била меня.

— И по чьей вине?

— Твоей. За то, что пнула меня.

Я не могла с ней спорить — в основном потому, что у меня просто не было на это сил, а отчасти потому, что она могла быть немного права.

— Как ты вообще собираешься включать Архив? Разве Учреждение не закрывается на ночь?

— Нет. Почему ты так думаешь?

— Потому что все работает на солнце. И вещи на солнечной энергии не могут работать без солнца.

— В Учреждении есть генераторы, Шарли, — раздраженно сказала Воробей. — Они могут одновременно хранить дополнительные солнца на несколько недель.

— Да? Хм. Это довольно интересно… — я думала об этом секунду. — Ты не покажешь мне, где эти генераторы?

— Даже если бы я могла добраться до них, я бы ни за что не позволила тебе прикоснуться к ним. Ты бы, наверное, разорвала нас всех на куски.

Наверное, она была права.

— Работа Архива практически не потребляет энергии. Вряд ли Фрэнк заметит, что я его включила.

Бледный шар света расцвел над изножьем кровати Воробья. Это был проекционный свет — я бы, наверное, даже не заметила его, если бы в комнате не было так темно. Но теперь мне казалось, что я смотрела на солнце.

Я прикрыла глаза, пока они не привыкли.

— Это что?

— Это Архив, — сказала Воробей.

Я внимательно наблюдала, как она управляла проекцией по меню. Выглядело как гигантское меню Куба — но вместо того, чтобы реагировать на прикосновения, оно словно следовало за движением рук Воробья. Она провела рукой по кругу, и проекция превратилась из шара в большой прямоугольный экран.

— Какое телевидение ты смотришь? — спросила она, поворачиваясь ко мне.

Я не была готова к тому, что проекционный свет сделает с ее серебряными глазами. Они блестели, как два кусочка хрома Фрэнка, цвет которых переливался какой-то неестественной жидкостью.

— Э… эм…

— Просто выбери что-нибудь. Буквально все, что угодно, — раздраженно сказала Воробей, и в ее взгляде появился металл. — В архиве есть все, о чем только можно подумать.

— Здесь есть футбол?

Она ухмыльнулась мне. Это длилось лишь миг, но выражение идеально сочеталось с ее сияющими глазами, и воспоминание витало в моей голове даже после того, как она отвернулась. Кажется, я понимала, что она имела в виду, когда говорила, что у нее что-то застревало в голове: эта ухмылка определенно оставила след.