Боги богов - Андрей Рубанов

Митрополит — обладатель абсолютного слуха — поднял бровь, но спохватился, посуровел и с расстановкой ответил:

— Нет, Владыка. Именно злы. Их дочери, твои жены, вчера вернулись в свои дома в слезах. А одна из троих — Лоори, дочь Сцая — пыталась разрезать лицо ножом, чтобы погубить красоту… Твои жены сказали своим отцам, что Владыка безумен. Они сказали, что Владыка взял новую жену. Бродяжку, вонючую ведьму из грязных кварталов. Они сказали, что вчера эту бродяжку служанки мыли горячей водой, и убирали ее волосы цветами, и натирали спину жиром тюленя, а сосцы и живот — маслом чихли, и поили настоем из горной травы хцт, словно эта бродяжка не ведьма без имени и рода, а лучшая и любимая жена Владыки. И тогда отцы этих жен собрались и говорили друг с другом. Все они богаты. Их Дома стоят у самого подножия Пирамиды. У них сотни заслуг и десятки рабов…

— Сотни заслуг? — переспросил Марат. — Этот, как его… Торговец шкурами…

— Спай.

— Ага. Сколько у него заслуг?

— Больше ста, Владыка.

— Больше ста? Ты хочешь сказать, что он принес и положил в мою Пирамиду сто камней?

Митрополит вздохнул.

— Это так, Владыка.

Марат медленно положил ладони на подлокотники трона, что по этикету означало умеренный гнев.

— Следи за своими речами, глупец, — процедил он. — Или я убью тебя. Чтобы принести с гор один камень, нужно потратить пять дней. Сто камней — пятьсот дней. Ты хочешь сказать, что этот сын тюленя два года занимался только тем, что таскал камни?

— Твой народ любит тебя, — одними губами прошелестел Митрополит. — Люди твоего народа готовы таскать камни каждый день, пока…

— Замолчи, — перебил Марат. — Или я убью тебя. Сын тюленя не таскал камни. Он купил эти заслуги. Я давно подозревал, что в Городе торгуют заслугами. Я найду тех, кто так делает, и убью всех. Но не сейчас. Сейчас я хочу знать, что говорили отцы моих жен.

Митрополит, несколько побледневший и отступивший на полшага назад, снова ввинтился в пространство.

— Они говорили ересь, Владыка. Они говорили, что ты тоже бродяга. Они говорили, что ты правишь Городом уже пять лет, и твои годы сочтены. Они говорили, что ты не живешь всегда, что ты такой же, как другие… И ты… уже стар. Они говорили, что лишние пальцы на твоих руках стали гнить и скоро отвалятся, а потом и сам ты умрешь. Они говорили, что твой разум ослаб, и молодые красивые женщины больше не возбуждают тебя. Они говорили, что радовались, отдавая тебе своих дочерей, а теперь дни радости сменились днями горя, потому что их дочери больше не нужны тебе. Они говорили, что грязная бродяжка околдовала тебя, нарисовала своей слюной запретный знак на твоем животе и скоро уведет тебя в Узур…

Слово «околдовала» Митрополит произнес на языке берега, здесь это значило «довела до безумия, сделала больным, невменяемым». Не самый удобный язык, подумал Марат, на таком языке хорошо торговаться или сочинять ультиматумы, но если речь идет о тонких материях… Разве она довела меня до безумия? Просто заинтересовала. Скажем так: очень заинтересовала.

А девчонки — да, тут я допустил ошибку. Девчонки мои хороши. Веселые, юные, самой старшей и умной Аюришхи — семь с половиной лет… Конечно, нельзя было мыть ведьму в общей купальне. Жены сразу почувствовали угрозу. Приревновали. Теперь местные аристократы недовольны. Вчера они ходили по Городу с высоко поднятыми головами и скупали заслуги у приятелей — сегодня испугались и сочиняют заговор. Если бы моя дочь стала женой Владыки — я бы тоже решил, что мне всё позволено… А теперь Владыка зовет в свою спальню не мою дочь, а какую-то нищенку, еще вчера танцевавшую перед собирателями черепашьей икры и охотниками на хищного моллюска ю.

Марат убрал руки с подлокотников, посмотрел в ничего не выражающие прозрачные глаза Митрополита и спросил:

— Что ты знаешь про Узур?

— Я знаю, что его нет, — быстро ответил главный жрец.

— Тогда почему все бродяги говорят про Узур?

— Потому что они бродяги. Люди без имен… — Митрополит презрительно выпятил челюсть. — В их головах расчет и хитрость, а в сердцах зависть. Чтобы погреться у чужого костра и взять горячий кусок из чужих рук, они готовы рассказывать любые сказки. Сказка про Узур была всегда. Если из ночной тьмы приходит бродяга, мать рода ведет его в чувствилище, и там происходит мена. Потом бродяга ищет, где ему дадут поесть и согреться. Иногда он греется у костра матери рода, иногда — у любого другого костра. Чтобы его не прогнали, он рассказывает сказки. Иногда это сказки про пчеловолков или про живые горы по ту сторону пустыни, где трясется земля и жидкий огонь вытекает из щелей в камнях. Иногда это сказки про то, как четыре луны делят меж собой небо. Иногда это сказки про Узур.

— Ты слышал сказки про Узур?

— Конечно.

— Если бродяги приходят в мой Город, они говорят про Узур?

— Нет, — твердо сказал Митрополит. — В твоем Городе нельзя говорить про Узур, и люди это знают. Если бродяга приходит в твой Город, он идет не к матери рода, а на постоялый двор. Там он может согреться и поесть молча. В твоем Городе все молчат. Никто не рассказывает запретных сказок, никто не чертит на стенах запретных знаков. Это называется «порядок».

Марат кивнул.

— Да, — сказал он. — Это называется «порядок». Теперь слушай меня. Пусть отцы моих жен продолжают говорить ересь. Пусть пойдет слух, что Владыка стар и безумен, и лишние пальцы на его руках уже почти отвалились. Пусть ересь повторяют в чистых домах и в грязных домах. Ты понимаешь, почему я так хочу?

Смуглое личико Митрополита собралось в гримасу сосредоточенного злорадства и как будто осветилось изнутри.

— Да, Владыка. Я понимаю. Ты хочешь знать, что будет дальше.

— Да, — сказал Марат. — Теперь иди, или я убью тебя.

В соответствии с этикетом главный священник отошел к боковой стене и прижался к ней спиной, ожидая, пока всесильный Хозяин лично приоткроет тяжелую дверь.

Жилец был прав, когда уговаривал Марата продвинуть сына бедного краболова к вершинам власти. Митрополит стал идеальным ревнителем веры, поскольку ни во что и ни в кого не верил. Только в себя. Он был практик до мозга костей.

Карьера главного служителя нового, ультрасовременного культа Отца и Сына началась четыре года назад со скромной, но безусловно хлебной должности счетовода-десятника. В период строительства Пирамиды ушлый малый — тогда его звали Гзир, что в грубом переводе значило «парень себе на уме» — разбогател на взятках, но не смог наладить правильных отношений со старым воинством («Мало заносил», — загадочно прокомментировал Жилец) был уличен и посажен в пещеру. Однажды тюремные стражи в положенный час опустили вниз бадью с едой, а когда подняли — обнаружили привязанную к веревке записку: несколько слов на запретном равнинном языке, начертанных кровью на куске рыбьей шкуры. В тот период письменность только создавалась, придуманный Маратом алфавит был экспериментальным, грамоту знали только главные счетоводы; послание вручили генералам, те передали Владыке; оказалось, что записка представляет собой донос о готовящемся побеге. Хохотун немедля принял меры, организаторов побега (двух женщин) подвергли экзекуции, а стукача освободили, и за следующие два года сын кроболова сделал невероятную карьеру, ибо оказался гением шпионажа и доносительства.