Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое! - Екатерина Мишаненкова

И вот тут Нагибин с мамой разошлись. Жертвуя всем, она служила образу идеального поэта, совершала бесстрашные поступки и много хорошего написала. А он следовал голосу разума. И все-таки Юрий Маркович был особенным человеком. Личностью, колоссом. И доказал это своим «Дневником». А что там про них в сериале показывают – просто неважно. Да и то, что написал Аксенов, – тоже…»

Уважение, почтение рождало то удаленное почитание, ту дистанцию, которая очищала чтение, избавило меня от наблюдений за поэтом Ахмадулиной, оставило меня с ее стихами, которые как старый священный текст: можно читать с любого места, помнить основные заповеди – и того довольно. Ее формальные достижения не так уж велики, арсенал орудий предельно мал, свойственное ее поэтическому поколению многословие вплоть до пустозвонства практически миновало ее. В каком-то смысле она не была ярким поэтом, особенно с годами она писала под стать своей одежде – непросто-черные наряды, не придерешься, но и не пройдешь.

Достоинство, высокое достоинство иноверца в русской литературе; обидная, полная недорогих соблазнов, роль женщины в мужской гортанной речи; прямолинейное, но многотрудное, очевидное мастерство – вот каким примером и заветом сегодня видятся мне ее строки. И мне кажется важным, чтобы кто-нибудь этот завет исполнил, прочел, и нам бы простилось, что мы невнимательно, небрежно в последние годы читали ее при жизни.

Демьян Кудрявцев, медиаменеджер, предприниматель, поэт и прозаик.

Однако какие бы ни были противоречия между Юрием Нагибиным и Беллой Ахмадулиной, как бы они друг друга ни мучили, их брак мог проскрипеть еще достаточно долго, потому что сил расстаться у них не было. Но в 1967 году он все-таки рухнул – с шумом, грохотом, скандалом, всколыхнувшим советскую богему и ставшим надолго поводом для пересудов.

Что же произошло? Нагибин в своем дневнике обошел этот вопрос. А может, у него просто рука не поднялась записать все, что он тогда чувствовал. Он ограничился короткой ремаркой: «Рухнула Гелла, завершив наш восьмилетний союз криками: «Паршивая советская сволочь!» – это обо мне». И снова вернулся, упомянул жену, которую уже перестал считать женой, только через какое-то время – с тоской, злостью и все еще не прошедшей любовью: «А Геллы нет, и не будет никогда, и не должно быть, ибо та Гелла давно исчезла, а эта, нынешняя, мне не нужна, враждебна, губительна. Но тонкая, детская шея, деликатная линия подбородка и бедное маленькое ухо с родинкой – как быть со всем этим? И голос незабываемый, и счастье совершенной речи, быть может, последней в нашем повальном безголосьи – как быть со всем этим?»

Но такой громкий развод, естественно, вызвал слишком много пересудов, и несмотря на молчание обеих сторон, причины и все пикантные подробности вскоре стали широко известны. В биографиях Ахмадулиной причиной развода уклончиво названы ее «смелые сексуальные эксперименты». Василий Аксенов в своей книге «Таинственная страсть» был более многословен:

«На Черняховской он открыл своим ключом дверь, шагнул внутрь и тут же вылетел обратно на лестничную клетку. Жителю дачи запах городской квартиры показался невыносимым и противопоказанным, хотя ничего особенного в нем не содержалось: ну, чрезмерные духи, ну, чрезмерный кофе, чрезмерный никотин, чрезмерный коньяк, ну, чрезмерное в воздухе и под пледами скопление маленьких самолетов-соломонов. Вторая попытка пройти через ад оказалась успешной. Он достиг гостиной и игриво позвал: «Аххо, Аххо, Аххо!»

Ответом было молчание, слегка нарушаемое волнующим женским храпцом. Он шагнул в спальню и остолбенел, как жена Лота. При полном освещении на супружеской кровати, словно последние беженки Содома в живописных позах возлежали три женских тела. Члены их переплелись, образуя сущую лиану раннего модерна. Власы их простирались по подушкам, будто разбросанные ураганом любви. Очи их были закрыты и как будто бы навеки, если бы не легкий волнующий храпец, исторгаемый одной из них; какой неведомо. Перед ним лежали во всем бесстыдстве три трудноотразимых: Татьяна, Екатерина и родная супруга Нэлла, с которой еще совсем недавно, в начале родства, по ночам на даче они танцевали вальсы; так чисто, так невинно!

Далее произошло нечто несопоставимое с довольно высоким уровнем культуры и интеллекта Марка Аврелова, сумевшего даже в хлеву социалистического реализма утвердить порядочный стиль и даже проблески юмора – его обуял амок! Взревев, он понесся по спальне, с грохотом отбрасывая предметы мебели и с треском распахивая окна. Пусть воздух трудовой Москвы ворвется в это гнездо разврата! Грязнейшие выхлопы трудовой Москвы чище вашей тлетворной парфюмерии, сучки и мерзавки! Убирайтесь из моего трудового дома! Убирайтесь навсегда! Нэлка, засранка, зассыха, чесотка, развратом своим и лесбиянством ты осквернила свой великий талант кристальной чистоты! Вон из моего дома! Навсегда! Ты разрушила наш союз творческих пчел! Испохабила все вокруг своими маленькими соломонами! Пускай чекисты придут и выскребут своими когтями все плевелы вашего декаданса, гадины, лесбиянки! Все – вон! Танька и Катька, убирайтесь вместе с Нэлкой! Навсегда! Пусть ваши мужья и хахали ищут вас в кругах Дантова ада! Нэлка, я разрываю наш брак! Я собиратель и нравоучитель, я пчела, а ты трутень разврата – вон! Тащись со своими мегерами на проститутский вокзал и далее – в лепрозорий Двадцатого века!

В общем, вот так. Он распахнул все двери и долго выкидывал на лестничную площадку всякий одежный хлам вкупе с распахнутыми чемоданами, а дамы, слегка дрожа, но высоко держа оскорбленные подбородки, кто в легких пеньюарах, а кто и просто в банной простыне, сидели на ступеньках, ожидая, когда затухнет беснование. Наконец оно затухло, но вместе с тем захлопнулась и дверь квартиры. Тогда они поняли, что все получилось всерьез, тем более что из глубин квартиры стала разноситься песня «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»; соло, а капелла.

Жители Аэропортовской слободы в тот день с любопытством наблюдали, как из одного дома в другой через дорогу шествовали навьюченные две молодые дамы и одна девушка, известная населению по кинофильмам. Им помогал с чемоданами участковый уполномоченный Скворцов, позднее назначенный на пост возле Норвежского посольства, что на Воровской, бывшей Поварской.

Оказавшись в старой квартире Тушинских (вскоре им предстоял переезд в новую, на Котельниках), дамы открыли бутылку лондонского «Бифитера» и приступили к серьезному разговору. Председательствовала Татьяна. Этот твой монстр отчасти прав. Мы живем как тунеядки. Ядим втуне. Или ядим тунца? Так или иначе, пьем, как лошади амазонок. Опьяняемся битвой с коблами, вернее человеческими жеребцами. С этим надо кончать. Нам надо влиться в народ, перейти к тяжелому ручному труду. Почему бы не стать нянечками в какой-нибудь грязной больнице, почему бы не выносить за неподвижными?

Я за, подхватила Аххо. Прямо ему дротиком в глаз! Хочу уехать в Тарусу и жить в избе. Ходить за скотиной. Утром на рынке предлагать творог. В чайной скорбеть о судьбе столетия. Говорят, что у тамошних шоферов удивительно голубые глаза.

Послушай, ты знала, что в нашей стране миллионы бездомных детей? Это огромная тайна большевиков. Дети переселенных народов кочуют в пустынных степях, вырастает дикарская раса. Мы как женщины века должны начать движение по усыновлению и удочерению несчастных. Пусть эти волчата почувствуют материнскую заботу. Я, например, готова им посвятить весь остаток дней».