Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя - Токо-па Тернер

должен был встретить свою смерть в газовых камерах. Но, когда поезд ехал, дедушка спрыгнул с него и при падении сломал ногу. Он сумел выжить благодаря помощи участников подпольного сопротивления, которые прятали его в лесах до окончания войны.

У меня не было никакого сомнения, когда я получила свыше свой сон, что это экстрасенсорный след дедушкиной боли, живущей в поколениях нашей семьи и перешедшей в мою жизнь и в мои ступни.

Если личность не может (или не хочет) провести внутреннюю работу и исцелить свою боль, раны передаются по наследству через поколения, давая метастазы по всему семейному древу в форме психических заболеваний, образцов страха и даже физических травм. До тех пор, пока кто-нибудь из молодой поросли не заручится достаточной поддержкой и осознанием необходимости лично встретиться и пережить ту застарелую печаль, она будет продолжать находить свое выражение в последующих поколениях.

Выжившие в Холокосте чаще всего используют два способа справиться с ужасом, который пережили: 1) подробно рассказывать о пережитом, 2) вообще не говорить на эту тему. Мой дедушка не проронил ни слова об этом. Собственно, о том, что он еврей, мы узнали, когда матери было уже за пятьдесят лет. Я даже не могу представить, как жила моя мать в состоянии такого скрытого воздействия на подсознательном уровне. Как говорит Юнг: «Нет ничего, что сильнее влияло бы на детей, чем замалчивание фактов из истории их появления на свет» [52].

«Ребенок является настолько большой частью психологической атмосферы своих родителей, ― продолжает он, ― что тайные и нерешенные проблемы между ними могут оказать значительное влияние на состояние его здоровья… заставляя ребенка ощущать конфликты между родителями и страдать из-за них, как если бы они были его собственными. Редко когда открытый конфликт или явные признаки трудностей могут возыметь такое отравляюще воздействие, но почти всегда ими оказываются проблемы в отношениях между родителями, которые держатся в тайне либо им позволено уйти на подсознательный уровень» [53].

После этого сна меня захлестнули добрые чувства по отношению к моей боли. Произошло полное переосмысление позиции, которую я занимала, когда чувствовала себя жертвой, как если бы была наказана за то, что совершила что-то плохое. Но одновременно с ростом моего осознания того, что существовало что-то еще большее, чем в том числе и моя личная история, и что пыталось выразить себя через мой сон, я почувствовала самое первое проявление душевного расположения к своей боли.

Все возрастающее во мне сопротивление было направлено против моей личной беспомощности, хотя беспомощность ― очень незначительная вещь из всего, что мне приходилось ощущать. В своей бесконечной прозорливости мое тело только тогда ослабло, когда условия жизни стали настолько благоприятными, что я смогла выдержать этот уровень крушения. Я начала думать о своей травме как о союзнике, который мог появиться только в тот момент, когда моя жизнь стала настолько гостеприимной, чтобы я радушно встретила его.

Мои ноги устали от бесконечного поиска пути в жизни. Я безостановочно бежала через всю жизнь. Я вспомнила, как мать спрятала все мои туфли и ботинки, лишь бы не дать мне сбежать из родного дома. Но, как и в своем сне, я сбежала в никуда, в ночь, босоногая. Мотивированная подсознательным желанием быть признанной семьей, которая отвергла меня, я развила в себе неистовую независимость и никогда не доверяла попыткам окружающих верховодить мной или защищать меня. Но под такой демонстрацией ранимости скрывался весь этот коллапс, дожидавшийся благоприятного момента, чтобы прорваться наружу: изнурение, печаль и глубинная тяга получить поддержку.

Пришло время, и боль сказала, что мне нужно остановиться. Ради того, чтобы понять эту прекрасную, жизненно важную природу, которая всегда была моей сокровенной сутью. Мое любимое, доброе и источающее свет «я» вопреки критике и пренебрежению доросло до веры в необходимость доказать себе, что достойно быть живым. Чтобы снискать репутацию в мире. Такой была я, празднуя свой четвертый год совместной жизни с мужем, осуществляя на практике свое призвание сочинять книги и заниматься снотворчеством в подлинном рае на земле, внутри восхитительного сообщества единомышленников.

Итак, настало время отпустить все старые представления о том, каково быть изгоем и недостойной любви.

Но моя история ― это также повторение сильнейшего родового паттерна травмы, полученной дедушкой с бабушкой. Евреев превратили в козлов отпущения из-за непризнанной тени общества, в отверженных миром и отправленных в изгнание или на смерть. Моя личная история повторилась эхом того, что случилось с предками, которым пришлось спасаться бегством в ночи, которых заставили поверить, что они не принадлежали человеческому обществу, с которыми обходились как с расходным материалом.

Я почувствовала, что мне была дарована честь и миссия исцелить эти родовые травмы посредством их проявления в моей жизни. Как прекрасно об этом говорит Пол Леви: «У нас есть бесценная возможность освободить эти родовые, ризомные нити травмы, которые простираются как назад во времени, так и вперед в будущее, но которые также сходятся в одной точке и распространяются по всему настоящему времени в форме общества и культуры, в которых мы живем. Мы можем быть теми, кто разорвет звено в этой цепи и растворит эти коварные, похожие на мицелий нити, которые буквально ткут хитросплетение прошлой, современной и будущей истории нашего биологического вида» [54].

В подсознательной попытке приобрести или сохранить принадлежность очень многое в наших биографиях построено вокруг того, как быть нужными и впечатляющими. Но если вы больше не можете развлекать или быть полезными, что же тогда останется от вас? Как хорошо знают те, кто страдал от длительной боли или болезни, всем телесным повреждениям сопутствует чувство глубокого унижения. Все призывы к себе самой ― «Пошевеливайся!» или «Пробивайся!» ― становятся бесполезными, и вы возвращаетесь к самым жизненно важным основам своего бытия.

С травмой я провела большую часть года привязанной к дому. Это был период жесткой изоляции и отчаяния. Мне пришлось отказаться от многих приглашений, отступиться от стремлений и лишиться дружбы. Люди, которых я считала лучшими друзьями, держались от меня на расстоянии, в то время как другие приходили с удивительным постоянством и доброжелательностью. Острота моей боли и упадок сил были настолько всепоглощающими, что стало очень понятно, на кого я должна уповать.

Каждый день я ухаживала за ногами с чувством любви, благодарности