Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - Анна Александровна Караваева
Шрифт:
Интервал:
— Попался, подлец?.. A-а!.. Ведаете ли вы все, что вы в моей власти? Ведаете? А? Зачем пожаловали? Опять за конями да за железом?.. Мало я за вас страху принял… у-у…
— Нече пинаться-то! — почти равнодушно сказал Марей, подбираясь подальше к стене.
— Ну!.. Еще что?.. 3-запорю!
Русый связанный молодец жарко сверкнул глазами:
— Запороть-то, вашбродь, недолго, зато тогда не узнаешь ничего.
Фирлятевский сразу осекся.
— Сказывайте, зачем были? Ну! Ж-жива!
Марей покачал головой:
— Так разве ты поверишь? Глупство человеческое довело, больно много веры в сердце ношено.
— Ты… не очень тыкайся, башка корявая. Толком говорите. Вы в моей власти, разумейте!.. Ты, гайдук беглой, Степка Шурьгин! Все сказывай, все!..
Степан поднял голову и глянул на оконце потухшими глазами.
— Сказывать недолго. Была едина на свете родна душа, девушка жалостлива, да и ту отняли, испоганили. Она ж меня и товарищев в руки вам предала.
— Холуй несчастной! Смеет о молодой даме, супруге служащего главной конторы…
— Хо!.. Вона как! Ва-ажно!..
Уже который раз спрашивал Фирлятевский, все более свирепея:
— Где всей шайки вашей житье? Где?
И ответ звучал все тот же:
— Не ведаем.
— Ну, как, сударь мой? Узнали?
— Никак нет-с, ваш… пр…схо…дит…ство. Весьма упрямой и закоренелой народ.
— Плохо сие. А я целью себе поставил отыскать сие гнездо ложных поселян, дабы молва прошла о сем великая, и все бы недовольные начальством помнили: от глаза главной конторы никуда не уйти! Ах, плохо вы помогаете мне, сударь мой.
— Ваш… пр… сход… ство… Клянусь. Я… я… добьюсь своего, добьюсь! Верьте слову!
Комендант Фирлятевский почти не спал ночью. Наутро надумал. Узкий лоб его светился от обильного пота и дрожал возбужденно голос, когда комендант догнал Качку на прогулке в лесу.
— Честь имею доложить-с о моих планах-с.
Качка спросил в нос:
— Ну-с?
— Ваш… пр… сход… ство, я сих двух остолоп… тьфу-с… сих двух беглых-с… не буду-с пока… а вот над третьим, что полудохлой-с, ваш… пр… сход… ство, думаю некой опыт сделать… Прошу… Лекарю ва-шему-с полечить-с третьего… Телом он весьма некрепок, и даже самой малой боли не перенесет-с…
Качка спросил сухо:
— Не понимаю, сударь мой, то лекаря надо, то боли не перенесет.
— Так-с мыслю: мы его подлечим-с, а потом допрос учиним, пока рана еще не зажила… А ежели сольцы на нее бросить, то…
Лицо Качки передернулось гадливой гримасой:
— Фу, мерзость! Знать об этом не хочу, как и что вы по сему делу предпримете… Жалко, изволили мне прогулку испортить, сударь.
Но, боясь, как бы Фирлятевский не остыл в своем рвении, Качка добавил другим тоном:
— Знайте одно, сударь, что престол российской верных своих слуг помнит.
Аким Серяков очнулся ранним утром и чуть не вскрикнул от радости — тело умиротворенно протянулось на чистой холстине. Аким видел в окно солнце, сосны, слышал, как поет труба на крепостном валу, — жизнь возвращалась.
Открылась дверь. Вошел Фирлятевский и маленький сухопарый человек в седых букольках. Аким вздрогнул, вспомнив, как длинноногий этот офицер целился в него, как его пуля ранила Акима в ногу. Сухопарого в букольках Аким не знал. Фирлятевский похлопал Акима по плечу и склонил над раненым худое лицо, с нечесаными серыми бачками.
— Я — комендант форпоста «Златоносная речка». Вот пожалели тебя… и… лечим…
Обратясь к сухопарому старичку, комендант спросил:
— А ну-ка, господин Пикардо, какое ваше мнение ныне?
M-r Picardot осмотрел, пощупал ногу Акима и вскинул на переносье лорнет:
— Лючче… Лючче…
Фирлятевский допытывался:
— Совсем скоро заживет? Аль долго еще?
Но француз забормотал что-то по латыни.
Лекарь вообще чувствовал себя обиженным: во-первых, по совершенно непонятной причине ему было приказано лечить «разбойника», во-вторых, приходилось иметь дело с Фирлятевским — человеком, который не умел даже произнести правильно его фамилии. Дворянина же, не умеющего изъясняться на прекраснейшем в мире языке, лекарь и за дворянина не считал, и к коменданту исполнился презрения.
Фирлятевский же возненавидел лекаря за его надменную сухость, молчаливость, за франтоватый фра-чок, за букольки и лорнетку.
«Экая обезьяна заморская!» — думал он про лекаря.
Но француз был по-своему «лицо» — и комендант растянул худосочный рот в любезную улыбку и добился-таки от француза заключения: рана скоро заживет, но кожица на ней еще долго будет очень тонка, и надо соблюдать осторожность.
После обеда, жирного и сытного, над изголовьем Акима склонилось длинное лысолобое лицо коменданта и свистящий шепот обжег ухо:
— Говори, где жилье? По какой дороге? Много ль вас там? По какой речке проходить?
— Ваше благородие… Ниче я не ведаю… Верьте богу… не ведаю.
Над ухом шипело:
— Значит, бунтовщикам потатчик? В начальстве ты жалость возбудил хворостью своей. Лечат тебя, аспида, кормят. Но ты сие заслужить должен. Проводи отряд до беглого жилья, токмо тропку последнюю покажи и награжден будешь до конца дней. Токмо до последней тропки доведи.
— Господи, батюшко-о!.. — простонал Аким. — Пошто больного человека морочить?
Акима прошиб холодный пот, когда на вопрос свой о товарищах он получил короткий ответ с тихим смешком:
— Они свое получат, а ты не будь дурак.
И Аким понял, для чего его лечат. Зеленая алтайская ночь за окном надвинулась чугунной тьмой и страшно легла Акиму на грудь.
Фирлятевский уже устал. Потный и злой, в последний раз склонился к сухонькому лицу Акима:
— Ну-ну!.. дьявол бергалий, покажешь, где жилье?
Аким не ответил.
Фирлятевский протяжно свистнул и перекрестился на черную деревяшку иконы.
— Прости мя грешного, угодниче Христов… Не хочешь, милый, не надо. Придется тебя поморить, придется. Ох-хо-хо-о!..
Уснул Аким крепко, а проснулся от рвущей тело боли во всех суставах. Попробовал встать — привязан. А рана горела так, будто кто прожигал ее насквозь. Кругом было темно, откуда-то дуло, в углу пищали мыши. Во рту все горело от жажды.
Аким застонал.
Заскрипела дверь. Глаза Акима резнуло мгновенной, узкой, как сабля, полосой света — с поднятым в руке фонарем подошел к нему длинноголовый человек с лысеющим, противно светящимся лбом.
Фирлятевский поставил фонарь и скучливо сощурился на Акима.
— Лежишь?
Аким почти не услыхал своего голоса.
— Пи-ить!..
— Пить? Не-ет!.. Сие дело нетрудное, но с упрямыми и я упрям… Слышь, бергал?
— Бо-ольно-о!..
Фирлятевский сказал, тихонько посапывая:
— Больно оттого, что сольцы тебе на рану насыпана малая толика… А перенесли тебя в погребок. Холодненько?.. И-и!.. Что делать, беглая душа! С меня служба требует, а я с тебя… Только скажи…
— Пи-ить!.. Пить!..
Акима прошибла каленая слеза.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!