Орден для поводыря - Андрей Дай

– Ага. Юродивый он. Вырос в сажень, а разума едва-едва. Сестрицу его, Карину Петровну, из-под Варшавы выслали, вот и он с ней.

– Юродивого – и арестовали?

– Так это Николаю Филиппычу Тихобаеву, городничему нашему, щеголевские приказчики выдали, что видели, дескать, Ванятку как раз перед пожаром возле усадьбы.

– Щеголев – это у нас кто?

– Пелагея Ивановна-то? Щеголева? Купчиха наша первогильдейская. Крупяные мельницы у нее и артелей несколько на приисках. Поговаривают, чуть ли не двести тысяч капитала. Усадьба ее амбаром к каретному сараю коллежского советника Константина Павловича Платонова выходит. А как полыхнуло, то оба домовладения-то и погорели. Потом уже ветер и дальше разнес. Александра Ермолаевича и братьев Пранг дома занялись. Остальные-то в другой день подожгли…

– Остальные?

– Бухгалтера Сохинского, инженеров Давыдова и Рекса. Третьим днем и за купцов принялись. Басинские хоромы и зуевские. Оттуда и на иных задуло.

– А мне вот сообщали, что пожары с гауптвахты начались.

– Ага? То-то пожарная команда с полпути от платоновского дома развернулась. Сперва колокола ударили, что Щеголиха горит, после уже – гауптвахта. Обыватели наши, Герман Густавович, оттого в панику и ударились, по дачам разбежались, что показалось им, будто город со всех сторон сразу подпалили…

Сильно пожалел я, что не было тогда со мной Варежки. Со слов ученого выходило, что город подожгли несколько не связанных между собой злодеев. Потом уже, в другие дни, чья-то «хорошая» мысль пришла в голову еще одной группе чем-то обиженных и оскорбленных. И пошло-поехало. Шестьдесят с лишним домовладений и две казенные постройки: пресловутый символ крепостничества гауптвахта и расположенная вовсе в стороне от основных очагов возгораний конюшня барнаульской пожарной команды. Ирония судьбы…

– Ага, – невольно передразнил я Гуляева. – Ветер, говорите… А где жандармы-то заседают? Куда мне ругаться ехать?

Прибывшие в Барнаул офицеры политической полиции обосновались в местном – конечно же горном – полицейском управлении. Только никуда я в тот день не поехал.

– Баньку, ага? Ваше превосходительство? – допивая приготовленный моими казаками чай, предложил хозяин. – А уже завтречки с утра и за дознание свое приметесь. Поди, не в крепостном каземате Шлиссельбургском наш любезный Дионисий Михайлович пребывает. В казармах солдатских. Чай, ему-то, крепостному лекарю, не привыкать…

Против баньки я возражений не имел. Забыл уже, когда и баловал березовыми веничками свое новое тело.

– А после мы с вами, Герман Густавович, наливочки на травках моей отведаем. Или пива? Пиво барнаульское весьма недурственно. Там вы и о походе своем на Чую расскажете. Ходят, знаете ли, слухи, будто бы вы там целую армию цинского наместника разбили…

Жарко протопленная парилка, пара исхлестанных до голых прутьев веников, влажный и тяжелый квасной пар. Потом холодное, до зубной ломоты, пиво. Сначала в охотку – большими глотками. Потом уже – смакование янтарного, с еле уловимым привкусом меда, напитка. И мясо. Не то, плохо прожаренное на костре, жесткое, что приходилось заставлять себя проглатывать. Нет! Это – под нежно-желтой сырной корочкой и со сливочной подливкой. Тающее во рту и заедаемое рассыпчатой вареной картошечкой, посыпанной зеленым лучным и укропным прахом.

Это кухарка, как нельзя кстати вернувшаяся из собора, расстаралась. Маленькая, моему Безсонову, наверное, едва до пояса бы достала макушкой, шустрая старушка с добрыми морщинками у глаз. Она сумела каким-то невероятным образом в один миг настолько внушить почтение суровым казакам, что те ее иначе как матушкой и не называли.

– Ага-а-а! – тоном Пятачка, сообщающего кенгурихе о пропаже Крошки Ру, воскликнул Гуляев и торжественно поставил на скатерть четверть с темно-золотистым напитком.

– Что это, Степан Иванович? Неужто…

– Она, – с дрожью в голосе кивнул тот. – На травах. Нектар. Уж на что Василий Васильевич слаб на застольную беседу, а и он, отведав, весьма и весьма лестно отзывался.

– Василий Васильевич?

– Ага. Профессор Радлов. Он ныне в Петербурге. Я рекомендации ему к вступлению в члены Русского императорского географического общества отписал. Вот он и… Вы, кстати, Герман Густавович, не имели ли намерения? Ваше сообщение о походе в дебри… гм… да… дебри, несомненно, имело бы успех!

– Нет уж, увольте, Степан Иванович. Я в экономическом состою… А от географического с нами был штабс-капитан Принтц Андрей Густавович. Вы не знакомы? Замечательный, опытнейший путешественник, офицер и славный во всех отношениях человек.

– Приму на веру, Герман Густавович. Приму на веру. Сейчас, слава Господу, все больше молодых людей принимают долг расширять границы изведанного… А что касаемо экономического собрания… – Гуляев сделал паузу. Занят был. Прищурив один глаз, отмерял в небольшие тонкостенные стаканчики свою фирменную настойку. – Да. Что касается экономического, так и я имею честь состоять. Днями вот и великой княгине на соискание Еленинской медали труды свои отослал. Касаемо селекции плодовых деревьев в сибирских землях…

Выпили без тоста. На меня после бани, пива и плотного ужина какая-то расслабуха навалилась. Все тело вялым стало, мягким, податливым. Казалось, еще немного – и я растекусь по плетеному стулу, словно тесто…

Понятия не имею, какие именно травы добавляет барнаульский коллежский секретарь в свои настойки, но что-то навевающее сон – однозначно. Как еще объяснить тот прискорбный факт, что вот только что я вроде сидел за столом и тут же открыл глаза в непривычно-белой постели утром следующего дня.

Жандармов искать не пришлось. В гостиной, в стороне от накрытого к завтраку стола, меня ждал Миша Карбышев, одетый в серо-голубой мундир поручика жандармерии. Артемка, пока помогал умываться, успел рассказать, что Степан Иванович уже убыл на службу, но моего секретаря, явившегося рано поутру, все-таки успел обругать нехорошими словами.

Сдоба у матушки вышла не очень. Не сравнить с бесподобными творениями поваров в тецковской гостинице. Но мне, соскучившемуся по домашней пище, сошла и эта стряпня.

– Рассказывай, – только и успел выговорить я до того, как рот наполнился слюной.

Темный, почти черный чай, обильно сдобренный травами. Кажется, бадан, медуница и еще что-то, придающее напитку чуть сладковатый привкус. И булочки. Слушать я еще мог, а вот говорить – уже нет.

– Все по-прежнему, Герман Густавович, – пожал плечами Миша, не переставая широко улыбаться. – После писанного вам в Томске никаких новостей. Теперь вот Киприян Фаустипович на погорелое дело нас с Афанасьевым отправил. Я о том вам тоже писал…

– Мм! – поморщился я с полным ртом. – Мм?

– Вы не получали мое послание из Томска? – догадался тот. – Я в конверт господину Мартинсу вкладывал…

– Мм, – согласился я. И рукой предложил секретарю изложить суть.