Охотник за судьями - Кристофер Тейлор Бакли

Она прижала палец к его губам:

— Нет.

Встала на цыпочки и поцеловала его в лоб, потом осмотрела его наряд, как заботливая жена осматривает мужа, — смахнула пылинки, поправила пояс, чтобы пряжка была посередине.

— Держись поближе к Ханксу, он тебя сохранит в целости.

— Дитя, — произнес Балти. — Чье оно?

— Мое, Балти. Это дитя — мое.

— Что ж, меня это не касается.

Благодарна посмотрела на Ханкса, который стоял поодаль и держал лошадей под уздцы.

— Иди, а то полковник на нас обоих рассердится.

Балти повернулся и пошел прочь. Она крикнула ему вслед:

— Да хранит тебя Господь, мистер Балти.

Балти и Ханкс в молчании сели в седла и поехали в Брёкелен.

4 августа

Препровожден из дома на Ситинг-лейн прислужником Даунинга, Моллюском, и его сподручным. Благодарение Богу, не в Тауэр, несмотря на его «удобную» близость. Но в резиденцию милорда Даунинга, и там помещен на три часа в сырую и дурно обставленную комнату без какого-либо угощения.

Наконец приведен пред очи милорда Даунинга, и сей приветствовал меня весьма кисло, произнеся мое имя так, словно оно причиняло во рту дурной вкус.

«Ох, мистер Пипс, увы и ах», — и тому подобное, обильно сопровождая сие вздохами и качаниями головы.

Я возмутился манерой, в коей меня привели сюда, и с толикой гнева потребовал знать, отчего со мной обращаются так грубо.

Милорд не выразил ни на йоту сочувствия и более того — указал мне на необходимость быть благодарным, что сей допрос совершается не в Тауэре, «где обычно допрашивают предателей».

Побелев и пытаясь собраться с мыслями, я спросил, отчего он, который, несомненно, знает мою любовь к королю и стране, называет меня таким отвратительным словом.

Он ответил натужным, нетерпеливым тоном человека, объясняющего идиоту устройство небесных сфер, что сие слово означает того, кто продает секреты своей страны врагам своей страны.

Мне казалось, что меня со всей силы ударили в лицо, и я силился составить членораздельный ответ.

Милорд же изложил подробности моего якобы предательства, а именно, что, во-первых, я вскрыл печати на его конфиденциальной депеше полковнику Николсу, пока вез ее в Портсмут.

— Похоже, Пипс, вы весьма любопытны. Как та самая кошка, которую это свойство и погубило. — Эта шутка его весьма позабавила.

Далее он обвинил меня в продаже «Николсовых сведений» Вест-Индской компании в Амстердаме «за сумму в сорок золотых дукатов». И добавил, чтобы лишний раз повернуть кинжал, уже глубоко вошедший мне в утробу: «Даже Иуда удовлетворился тридцатью монетами, и притом серебряными!»

К этому времени я ощутил затрудненность дыхания и боли в груди. Я пробормотал, что, возможно, и впрямь случайно увидел содержимое Николсовых депеш, так как печати отошли из-за чрезмерной сырости. Но я упорно утверждал, что не выдавал никаких сведений о делах полковника Николса голландцам за золото, а также не обсуждал их ни с кем, кроме милорда Сэндвича. (Я решил, что пора признаться, по крайней мере, в этом.)

На сем Даунинг, уподобившись тигру, набросился на меня: «Ага! Теперь вы признаетесь, что это вы разболтали секреты короля в челсийском притоне разврата!»

Он был в такой ажитации, что я боялся, он сию же минуту вызовет палача и велит прямо на месте отрубить мне голову.

Я прохрипел, что да, я поделился своими заботами с милордом Сэндвичем, ибо он самый доверенный адмирал Его Величества, а я — делопроизводитель Морского управления. Но где же здесь предательство?

Ощутив себя на более твердой почве, я потребовал, чтобы он открыл мне причину, по которой меня обвиняют в продаже секретов голландцам.

«Разве у вас не нашли сорок голландских дукатов? Откуда они?»

Я сказал, что мне недавно вернули долг этими деньгами, но я не заметил, что монеты — голландские. Золото есть золото, не так ли?

Милорд взмахнул кружевным платочком и сказал: «Мистер Любопытная Кошка, не я решаю, виновны вы или нет. Это решат судья и присяжные, когда вас будут судить».

«Судить?» — повторил я. Колени мои страшно ослабли.

«Тем временем вы препровождаетесь в Тауэр и будете там находиться в течение срока, угодного Его Величеству».

Засим он позвонил в страшный для меня серебряный колокольчик. Никогда сей крохотный звонок не звучал столь похоже на самые адские колокола. Явились Моллюск и его скот-подручный, и каждый из них схватил меня за руку со своей стороны, отчего моя утроба снова взбунтовалась и самопроизвольно извергла на них свое содержимое, весьма их тем огорчив.

Балти и Ханкс стояли на брёкеленском берегу Восточной реки и смотрели через реку на остров Манхатос.

Над островом возвышались характерные силуэты сигнальной башни, крепости, двух ветряных мельниц, вычурно украшенного дома с остроугольными фронтонами и обязательной виселицы. Балти перевидал много виселиц, но ни одна его так не пугала. Словно прочитав его мысли, Ханкс сказал:

— Постараемся не попасть на эту штуку.

Перед отъездом из Киллингуорта капитан Андерхилл наказал им:

— Не ходите крадучись, не прячьтесь в тенях, словно воры или портовые крысы. Будьте подчеркнуто англичанами.

— Как это — быть подчеркнуто англичанами? — спросил Балти.

— Ведите себя высокомерно. Повелевайте. Смотрите на всех сверху вниз. Как только сойдете с парома, требуйте, чтобы вас отвели к губернатору. Машите перед ним своим приказом. — (Андерхилл так и не соизволил прочитать ни приказ Балти, ни письмо Пелла.) — Выпячивайте грудь, подобно бентамскому петуху. Заявите: «Послушайте, любезный, вы прячете этих негодяев — Уолли и Гоффа? Если да, выдайте их немедленно, или на вас обрушится гнев Его Величества!»

Пусть Андерхилл отказался участвовать в битве за Новый Амстердам — весть об охоте на цареубийц грела сердце старого монархиста.

— Первого короля Карла я не очень любил. Он был подчеркнуто англичанином, но слишком переигрывал. Но все равно, когда короля убивают — это никуда не годится. Весьма дурной тон. И кстати, вам кое-что стоит запомнить про старину Петруса — он ужасный сноб. Роняйте громкие имена невзначай. Вы много бываете при дворе?

— Ну…

— Не важно. Притворитесь. «Как сказал мне только вчера Его Величество…» — в таком роде. Стёйвесант все проглотит и попросит добавки. Дело в том, что старина Петрус на самом деле любит англичан. Когда он служил в Кюрасао младшим офицером, у него был приятель-англичанин — Джон Феррет, не то Фаррет. Они были неразлучны. Не знаю, пялили они друг друга или нет. Лучше не спрашивать. Когда этот Феррет или Фаррет уехал домой, они без конца писали друг другу письма. В стихах! Героические куплеты, милями. В суровом голландском сердце старины Петруса живет любовь к англичанам. Бог знает почему. Имейте в виду, он без колебаний вас повесит, если узнает, что вы шпионите в пользу оккупационных войск. Но если вы его убедите, что приехали искать цареубийц, весьма вероятно, что он тепло примет вас.