Мифы о Китае. Все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, - неправда! - Бен Чу

Когда после отказа от маоистской политики коллективизации крестьянам разрешили вернуться к системе частного владения земельными наделами и получать прибыль с избыточной продукции, производство сельскохозяйственных продуктов резко возросло. И случилось это не потому, что китайские крестьяне были тайными контрреволюционерами, стремившимися помешать рождению нового китайского государства (как провозглашал Мао), а потому, что для эффективного функционирования коммун требовался такой уровень контроля, обеспечить который было попросту нереально. Система строилась на дотошном учете, в результате которого члены коммун с более высокой производительностью труда награждались дополнительными «очками за работу», которые можно было обменять на талоны для получения продуктов питания и одежды; тем не менее чиновников, необходимых для точного учета производительности труда каждого работавшего, не хватало. В результате система была разрушена коррупцией и ни у кого уже не оставалось никакой мотивации к добросовестному труду. Крестьяне работали, пока за ними надзирало начальство, и останавливались, как только оставались одни. В годы Большого скачка некоторые голодающие члены коммун организовывали дежурства: дежурный следил, не идет ли бригадир, пока остальные спали. Таким образом, даже неграмотные крестьяне были в состоянии понять, что тяжелая работа не приносила им никакой выгоды. Если считать работу воздухом, китайским коммунарам удавалось этот воздух не вдыхать.

Трудовую этику китайцев можно также рассматривать и в семейном контексте. Профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке Вэй Шанцзинь cовместно с Чжан Сяобо из Международного института исследований продовольственной политики приходят к выводу, что ненасытное желание трудиться у современных китайцев в значительной степени является следствием количественной диспропорции между полами среди молодого населения страны. После введения Пекином в 1979 году закона, запрещающего в целях ограничения роста народонаселения иметь более одного ребенка на семью, стремлением миллионов семей стало иметь в качестве единственного ребенка сына, а не дочь. В странах с низким уровнем жизни ребенок мужского пола часто ценится более высоко по сравнению с младенцем женского пола. Исторически сложилось так, что для семьи было экономически выгодно иметь сына, в то время как дочь считалась обузой. К тому же сына рассматривали как будущего продолжателя рода, ему предназначалась важная роль в сохранении семейного имени. В наше время пол будущего ребенка можно определить с помощью ультразвукового исследования. Следствием применения этой процедуры стали массовые аборты зародышей женского пола, что, в свою очередь, привело к дисбалансу между мужским и женским населением Китая. В 1980 году статистически на каждую девочку приходилось 1,07 мальчика. К 2000 году соотношение составляло уже 1,18. А к 2007 году эта цифра выросла до 1,22. Эта математика в реальной жизни означает, что каждый девятый рожденный в Китае мальчик в будущем не сможет найти для себя жену. На национальном уровне это составляет 32 миллиона молодых мужчин.

Вэй и Чжан утверждают, что результатом вышеизложенных обстоятельств стала ожесточенная конкуренция молодых людей и, как продолжение, их семей на рынке невест. Отцы и матери стараются увеличить шансы своих сыновей в этом соревновании и, чтобы сделать их более привлекательными для потенциальных жен, стремятся накопить как можно больше сбережений. Для этого, по мнению Вэя и Чжана, они и работают не покладая рук. Исследователи собрали данные, демонстрирующие, что мужчины из деревень, в которых остро ощущается нехватка молодых женщин, в поисках более высокого заработка чаще выбирают для себя неприятную и тяжелую работу в шахтах и на стройплощадках.

Не важно, насколько убедительной представляется эта теория, с ней далеко не все согласны; главное, что имеется предостаточно доказательств того, что ключ к пониманию трудовой этики китайцев надо искать в экономических стимулах. Страсть к усердному труду отнюдь не является врожденной чертой, присущей китайскому характеру. Интервьюируя китайцев, отрабатывавших двадцатичасовые смены в пошивочных мастерских итальянского города Прато, Джеймс Киндж подружился с одним из них. В разговоре с журналистом рабочий признался, что заработал больше чем достаточно, чтобы можно было вернуться домой, однако он предпочел остаться в Италии, выполняя тяжкую, потогонную работу, по единственной причине: чтобы платить за школьное образование сына, оставшегося вместе с матерью в Китае. «Я все это делаю для сына», — заявил он. Как мне знаком этот мотив самопожертвования во имя семьи! Мои дедушка и бабушка работали по семь дней в неделю в прачечной в Шеффилде вовсе не потому, что им нравилось допоздна кипятить простыни и гладить воротнички. Они делали это, чтобы изменить к лучшему жизнь своих детей. На деле к тому же стремится большинство эмигрантских семей. Нет ничего специфически китайского в надрывающих жилы на работе эмигрантах первого поколения. Трудовую этику китайцев будет легче понять, приняв во внимание, что в настоящее время в Китае насчитывается около двухсот миллионов внутренних мигрантов.

Привычка китайцев к тяжелому труду имеет много объяснений, но самое главное среди них — страстное желание улучшить свою жизнь. Упомянутый выше опрос «Гэллапа» показал, что большинство китайцев мечтают «стать богатыми». Для нас под этими словами подразумевается роскошь, но для многих обитателей китайских деревень «богатство» означает всего лишь возможность прокормить семью и дать образование детям.

Вера в то, что китайцы изнуряют себя тяжелой работой просто потому, что им это нравится, что они получают удовлетворение от работы как таковой, стоит в ряду многочисленных мифов о Китае. Может показаться, что миф этот довольно безобиден. Замечание Марка Твена о трудовой этике китайских иммигрантов в Америке было вполне комплиментарно. Он пишет о китайцах как о «добродушной и благонамеренной расе». Да и станет ли кто-нибудь возражать против того, чтобы выглядеть в глазах посторонних трудолюбивым от природы? Это наверняка лучше, чем считаться ленивым. Тем не менее, как бы ни были благородны намерения пропагандистов этой идеи, на протяжении истории миф об отношении китайцев к труду способствовал проявлениям величайшей несправедливости и жестокости.

Происхождение слова «кули» неясно. По одной теории, оно происходит от португальского слова для обозначения индийского раба. По другой — от китайского слова «ку ли», которое можно перевести как «горькая сила». Слово это связывается в нашем сознании не с индийцами, а с китайцами, однако ассоциация с рабством также уместна.

После того как в 1830‑х годах британский военный флот занялся искоренением торговли африканскими рабами, в колониях и на прежде зависимых территориях Латинской Америки начала ощущаться нехватка рабочей силы. Эта брешь стала заполняться за счет китайских крестьян. Около 95 тысяч их было завербовано в середине XIX века для работы на сахарных и хлопковых плантациях и для сбора гуано на островах Перу, освободившегося к тому времени от подчинения испанской короне. Местные компрадоры вербовали китайских крестьян, суля им возможность неплохо заработать за границей. Китайцы подписывали контракт на определенный срок, чаще всего на восемь лет, после чего их переправляли в португальскую колонию Макао, откуда корабли европейских стран доставляли свой живой груз в Новый Свет. Жизнь этих рабочих по прибытии в Перу, хотя номинально они и считались свободными, мало чем отличалась от существования работавших здесь до них африканских рабов. Их заставляли работать не разгибаясь все семь дней в неделю. Им приходилось платить работодателям за питание и жилье, что часто оставляло их практически без заработка. Пытавшихся бежать ловили и, выпоров, выставляли в качестве наказания под палящее солнце. Многие из них кончали жизнь самоубийством, а в 1870‑м пять сотен кули подняли бунт в расположенной к северу от Лимы долине Пативилка, безжалостно убивая белых перуанцев.