Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

«Весь г. Куприн состоит из трех элементов: ученического малевания “с натуры”, семинарского резонерства и смакования всевозможных жизненных уродств. Начав совершенно слабым “Поединком”, имевшим злободневный успех “обличительного” произведения, г. Куприн высказался в этой повести весь, уложив туда целиком свой наивный и небольшой талантик.

В “Яме” г. Куприн в последний раз собрал в кучу все, что у него оставалось за душой. Получился опять тот же “Поединок”».

Также недоумевая, с чего вдруг Лихонин связался с проституткой, Садовский пророчески замечал: «...вторая часть никогда в свет не выйдет, что вероятнее всего, она и не написана, а если когда-нибудь в печати появится продолжение “Ямы”, то оно окажется роковой ямой прежде всего для таланта самого автора. Еще раз советуем от души г. Куприну остановиться на этом и покончить с “Ямой”»[230].

Можно представить, с каким возросшим любопытством, на фоне этакого-то бума, писателя разглядывали житомирцы. Тем более что в его жизни на Пушкинской случались свои пикантные моменты. В пяти шагах располагались 2-я мужская гимназия и городская публичная библиотека, в которую гимназистов, конечно, не пускали. Тем не менее они слышали о скандальной славе прибывшего в их город писателя. Один из гимназистов вспоминал:

«...всех нас поразила весть: в наш город приехал Александр Иванович Куприн. Потекли слухи: будто бы выслан из Петербурга или запутался в какую-то историю и уехал сам. Прибыл с семьей. Поселился в какой-то гостинице. Ищет квартиру. Нашел квартиру...

Последнюю весть заинтересовавшемуся нашему классу я мог принести из достоверных источников: поселился он в том же самом особняке на Пушкинской, где живет француженка, у которой я беру частные уроки. Француженка эта, Алиса Девос, рассказала мне с зажегшимися от любопытства глазками: “Поселился мосье Куприн — лэ гран экривен рюсе[26*]”. И тут же спросила меня, слегка покраснев: правда ли, что он пишет немного неприличные рассказы, даже целый роман, который происходит, ну, в таком доме?..

К Алисе я ходил три раза в неделю, изучая с нею французскую литературу. Естественно, что там — на улице, у крыльца, на дворе, в саду — я должен был встретиться с автором “Поединка”. И увидел. Первый раз в образе идеального отца семейства: он выходил со двора, толкая перед собой колясочку с каким-то блаженно заснувшим беби. Небольшого роста, полный, не очень идеально выбритый, с косовороткой под обыкновенным гостинодворским пиджаком, — нет, с типом денди у него было мало общего, и первое мое впечатление было разочарование»[231].

Горечь разочарования испытывал и сам Куприн. Он знал все несовершенства своей «Ямы», вызванные, как обычно, торопливостью из-за безденежья и невозможностью доработать, чертыхался по адресу «Московского книгоиздательства», которое не возвращало уже набранные главы первой части, а он уже не помнил всего, что там было. Теперь над ним не стояли ни Горький с советами, ни Мария Карловна с хлыстом, и Куприн раскис. Писал — и рвал, кормил издателей «завтраками», корреспондентов — громкими заявлениями о якобы пишущейся второй части «Ямы»...

А тут еще возник новый повод понервничать! Весной 1909 года судьба решила испытать на прочность их дружбу с Буниным. Сначала все было радужно. Академия наук присудила им обоим Пушкинскую премию: Куприну за трехтомник рассказов, вышедший в «Мире Божьем», — полную, 1000 рублей, Бунину — половинную, 500 рублей. Однако вскоре оказалось, что средств недостает, и обоих решили премировать половинными суммами. Куприн писал Бунину: «Судьбе угодно было, чтобы я оттягал от тебя половину Пушкинской премии Да, я ужасно рад, что именно мы с тобой разделили премию Пушкина». Бунин тоже был безукоризненно вежлив: «Дорогой и милый Ричард, я не только не жалею, что ты “оттягал” у меня полтысячи, но радуюсь этому, — радуюсь (и, ей богу, не из честолюбия!) тому, что судьба связала мое имя с твоим. Поздравляю и целую от всей души! Будь здоров, расти велик — и загребай как можно больше денег, чтобы я мог поскорее войти в дом друга моего, полный как чаша на пиру Соломона. (Одно слегка дивит меня: почему на Житомир пал выбор его?) Пожалуйста, напиши мне, — напиши, как живешь, и что творишь, продолжаешь ли “Яму” (в Москве только и толку, что о “Яме”!) и что за город Житомир?»[232]

А потом подоспеет испытание: в конце года Бунина вдобавок изберут почетным академиком, а Куприна — нет. Как Александр Иванович это пережил? Ведь еще осенью 1907-го, когда впервые был поставлен вопрос о подаче работ на конкурс Академии наук, он писал Батюшкову: «Почетным академиком я быть не прочь. А что же? После Чехова по языку я один и имею на это право» (выделено Куприным. — В. М.). Тяжело пережил!

«Свидание наше было неважное. Попрекнул меня с первого слова академией», — рассказывал Бунин[233]. Много спустя Бунин объяснит, почему (якобы) так обошлись с Куприным. Почетный академик имел право, приехав в любой город, потребовать себе любой зал для выступлений, и без всякой цензуры. «...Куприна не избрали в почетные академики... только потому, что он под влиянием вина мог злоупотреблять где-нибудь в провинции этим правом»[234].

Позже, в эмиграции, Бунин станет кичиться высоким званием академика, как покажется Куприну (впрочем, игра амбиций в творческой среде — дело обычное). А потом Бунину дадут Нобелевскую премию. Но об этом в свое время.

В Житомире наш герой пребывал в крайне взвинченном состоянии еще и из-за материальных трудностей. Он жаловался Батюшкову, что все заложено в ломбарде, что он весь в долгах, что вокруг него вьются житомирские нетопыри: «...на 1000 людей приходится 999 факторов, посредников, сводников, мишуресов»[27*]. Похоже, что он вообще опасался за свою жизнь, потому что обратился к местному полицмейстеру с письменной просьбой о выдаче ему документа на право ношения огнестрельного оружия. Возникло целое дело, копия которого сегодня хранится в купринском фонде в ИРЛИ. Полицмейстер запросил мнение начальника Волынского губернского жандармского управления: нет ли препятствий к удовлетворению просьбы писателя? Получил ответ: «Уведомляю, что отставной поручик А Иванович Куприн, 38 лет, православного вероисповедания, по имеющимся в делах вверенного мне управления сведениям, ведет переписку с Женевской С Д эмигрантскою кассою... почему ходатайство его о выдаче ему билета на право держания огнестрельного оружия полагал бы оставить без удовлетворения»[235]. Видимо, ввиду бедственного материального положения Александр Иванович просил денег (напомним, что переводами его произведений занималось социал-демократическое издательство «Демос»).