Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

службу в Морское министерство, в коем, благодаря этому благородному образу действий, было, сравнительно с прочими ведомствами, гораздо менее кражи и обнаруживалась некоторая степень честности, в прочих министерствах неизвестная. В Крыму, когда солдатам выдавалась гнилая провизия, моряки получали свежие припасы и рацион водки; морские госпитали не нуждались ни в чем в то самое время, как в госпиталях сухопутного ведомства раненые и больные были буквально грабимы чиновниками. Василий Андреевич не мог не видеть огромной разницы между обоими ведомствами; врожденная завистливость его характера сильно разыгралась, и он возненавидел великого князя, который в свою очередь платил ему полным и глубочайшим презрением, вовсе даже не скрывая этого презрения, выражая его на каждом шагу, что еще более раздражало и бесило Василия Андреевича. Ненависть между ним и Константином Николаевичем достигла до крайних пределов, до такой степени, что однажды Василий Андреевич сказал князю Александру Михайловичу Горчакову: «Вы много способствовали к тому, что этого мальчишку все избаловали: он начал забываться». На что князь Горчаков отвечал: «Мне кажется, любезный товарищ, что вы забываетесь, когда выражаетесь подобным образом о брате нашего государя!» Одним словом, великий князь и Василий Андреевич самым усердным образом рыли друг другу политическую яму, но, к искреннему сожалению, в эту яму ни один из двух не провалился… Должно прибавить, что Василий Андреевич, подобно всем политическим врагам великого князя, много способствовал назначению его наместником Царства Польского. Враги Константина Николаевича рассчитывали, что на этом невозможном месте он и перессорится с людьми либеральных мнений и вместе с тем докажет, до какой степени общественное мнение впадало в ошибку, считая его человеком отменно способным. Расчет врагов великого князя оказался верным…

В то время как Василий Андреевич погрузился во всероссийскую помойную яму, летом 1856 года состав министерства был следующий: князь Горчаков только что вступил в управление иностранными делами; граф Блудов продолжал управлять II Отделением Собственной [Е. И. В.] канцелярии; князь Орлов на председательском кресле Государственного совета предавался любимому занятию — кейфу{40}, горько, впрочем, сожалея об утрате своего могущества николаевских времен (сожаление это свело его в могилу); на Министерстве просвещения восседал добрейший и рассеянный Норов; в Министерстве двора и в Министерстве почт дурил Адлерберг; в Министерстве финансов дурил Брок; в Министерстве юстиции самодурил Панин; в контроле Анненков был поглощен отпиской бумаг и тщательным рассмотрением аккуратности входящих и исходящих; пути сообщения служили Чевкину путями к ссоре со всеми. В Министерстве внутренних дел Ланской сытно ел и плотно запивал скушанное, утром румянился, вечером давал обеды, в промежутке подписывал, не читая, все, что ему клали на стол, и являл невозмутимое спокойствие духа, зная, что в России ни один кредитор не потревожит министра. В Министерстве Военном Сухозанет разыгрывал спартанца и в подтверждение того обедал прескверно, а при дворе желал прикинуться неуступчивым римлянином, старательно высматривая сквозь очки, кому выгоднее покрепче пожать руку и с резким видом усердно подслужиться. Министерство государственных имуществ по случаю отъезда в Париж хитрого и ловкого графа Киселева переходило от весьма отсталого, но весьма честного Василия Александровича Шереметева к столь же честному, но не всегда осторожному Дмитрию Петровичу Хрущову и от него попадало в грязные и жадные лапы трехпрогонного Муравьева{41}.

С князем Горчаковым Василий Андреевич{42} всегда жил в наружной дружбе, скрывавшей глубокую взаимную нелюбовь. К графу Блудову, также человеку умному и подчас весьма саркастическому, Василий Андреевич питал также нелюбовь, даже не всегда принимая на себя труд скрывать ее. Придворная натура Василия Андреевича не любила и добродушного Абрама Сергеевича Норова, столь чуждого всяким интригам. Зато он жил душа в душу с бездарными Адлербергом, Анненковым, Броком, Ланским и если не ладил с Сухозанетом, то лишь единственно по причине, что видел в нем своего преемника по Военному министерству. К графу Панину и князю Орлову Василий Андреевич питал глубокое уважение, аки мужам, заматеревшим в кознях придворных; Панин и Орлов были его советниками и наставниками; Панин и Орлов были коноводами реакционной партии, и во влиянии на стародуров с ними могли сравняться лишь канцлер Нессельроде и Петр Казимирович Мейендорф (ныне уже оба, подобно Орлову, умершие). С Чевкиным Василий Андреевич не ладил, почему что избежать ссоры с Чевкиным столь же легко, как и отыскать квадратуру круга С Шереметевым у Василия Андреевича короткости не было: сношения их ограничивались салонной вежливостью; Хрущова, как человека образованного, Василий Андреевич весьма не любил, а Муравьева готов был бы полюбить, если бы, подобно всем придворным, не опасался, что Муравьев заберет всю власть к себе в руки, что, как всем известно, было целью трехпрогонного вешателя.

Зато надобно видеть подобострастие, какое Василий Андреевич всегда выказывает к любимцу царскому графу Александру Адлербергу: он буквально увивается около него.

Василий Андреевич всегда питал сильное обожание к салонной элегантности и вскоре по назначении своем шефом жандармов выразил это однажды следующим образом. На другой день после придворного бала он, встретившись с нами, сказал: «Надо признаться, что мы быстро идем вперед; прогресс у нас сильно развивается; администрация делается совершенно элегантной. Вчера, например, на придворном бале, в числе самых ловких танцоров можно было любоваться начальником тайной полиции Тимашевым и обер-полицмейстером Шуваловым. Я радовался, видя, что полиция сделалась элегантной». Мы отвечали ему: «Жаль, что Жданов не танцует» (г-н Жданов был в то время директором Департамента исполнительной полиции в Министерстве внутренних дел).

В 1857 году приступили серьезно к уничтожению крепостного состояния, и тут Василием Андреевичем овладел панический страх.

Когда государь, убежденный великим князем Константином Николаевичем, решился уничтожить крепостное состояние, стародурами овладел страх неописанный, и князь Василий Андреевич по своему трусливому характеру совершенно растерялся. Назначенный по званию своему членом Главного комитета, для улучшения быта крестьян учрежденного, Василий Андреевич совершенно подчинился влиянию, с одной стороны, графа Панина, а с другой, своего помощника Тимашева и действовал по их указаниям; он поддерживал все меры, какие только могли клониться к тому, чтобы затормозить крепостной вопрос. Заблуждение стародуров в этом отношении было столь великим, что еще весной 1858 года граф Панин говорил одной даме (от которой мы это слышали), что вопрос об уничтожении крепостного состояния может кануть в воду.

Особенную боязнь и вслед за тем ненависть высказывал Василий Андреевич литературе и журналистике; подобно всем невежам, он не понимал, что гласное и публичное обсуждение всех вопросов предупреждает подземные ковы и через то содействует сохранению общественного спокойствия. Почитаем не лишним рассказать здесь два анекдота о деятельности его против литературы.

В